Десять кругов ада

Я думаю, умом уже трогаюсь от всего этого. Слышу вдруг отчетливо, что над беснующейся Зоной плывут звуки музыки… да, да, жутковатой такой музыки, поют будто трубы архангелов… А уже вовсю идет бой… Кричу рядом стоящим слышите что-нибудь? Они тоже напряжены. Слышим, отвечают, музыка какая-то… Вот страх-то… Откуда?

— Радиорубка? — ору замполиту.

— Нет! — отвечает. — Там такой музыки нет…

— А что ж это? — спрашиваю почти в ужасе.

Он только плечами пожал, а сам весь трясется.

ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ

Музыка идет в эфир, на всю Зону, и вся она заливается жутковатыми фантазиями Вагнера.

Они нарастают. Они приходят.

Они маршируют где-то рядом, и люди слышат Их мертвящую поступь, и Их трубы зовут всех не на пир — на смерть…

Испугались люди, и многие остановились, вперившись в ночное небо, будто поверив, что глас этот, глас Смерти, идет с небес, стали успокаиваться, крестились, расползались по баракам…

Более того, как сказали мне оставшиеся в живых, пока играла музыка, весь бунт вообще прекратился, совсем застыли все, остановились.

И казалось — приди сейчас погонники, не обратит бы на них внимания зэки, тихо-покорно сдадуться им, завороженные звуками необычными с неба…

Так Зона становится тишиной, и ничего не мешает валькириям, летающим вокруг людей и пророчащим смерть.

Но закончилась музыка, зашумела толпа, и ударили первые прицельные очереди в Зону, скосившие ошалевших людей, и пали они на мерзлую землю, приняв пули как логичное продолжение этой музыки, прощавшей их, но их и отпевавшей…

ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ

Ковыляю я, а Зона-то вся светится, кричат там люди, прожектора, страх. Мимо меня машины идут с войсками. Молодец командир, все вовремя делает. Хотел остановить, да куда там, у них — приказ, торопятся, и верно. Сам доковыляю.

Когда я услышал выстрелы, стало неожиданно светло — открылся месяц звезды, разнесло тучи и все вверху прояснилось. Воздух был уже морозным, и выстрелы щелкали, как игрушечные.

А страшно стало, когда вступили пулеметы, я понял, откуда и как они били. И осел от этого осознания.

Зону расстреливают…

Как?! Значит, все те люди, которым отдавал я свои силы и время, сейчас, потные и жалкие, спасаются от пуль и вряд ли спасутся. А если и выживут, то страх перед этим расстрелом уже навсегда поселится в них, и ничем я не смогу ни заглушить его, ни дать им новую веру — в нас…

Там расстреливают меня. Я лежу на обочине сам полумерт-вый в сердечном приступе и вдруг вижу, как из-за поворота на полной скорости вылетают танки… И почудилось вновь, что я на войне. Их надо остановить… Любой ценой… Они могут убить все живое в Зоне, погибнут невинные люди… Кто дал приказ?! Все кажется кошмарным сном… Их надо остановить! Я их остановлю!

С трудом встал на ноги… грохот… рев дизелей все ближе… война…

— Остановитесь! — закричал я и шагнул на дорогу со вскинутой рукой… И тут понимаю, что слишком поздно… Водитель меня уже не видит… мертвая зона, хочу упасть под брюхо, как это делал на Курской дуге… но лязг гусеницы настиг и…

Как страшно слышать хруст своих костей… Прости, Вера…

ВОЛЯ. КОМБАТ ХОРЬКОВ

Во! Наводчик, ты видишь в прицел тот дуб в поле, блин, разросся, как баобаб… а ну, шарахни из пушки по нему, и все подлюги в этой зоне сразу залезут в щели… Пристреляем орудие, сегодня все можно! Засиделись мы в казармах! Стой, я сам наведу… та-ак… Огонь! Ага! Раскорежили! Падает! А ну, гляну из люка…

Хорьков приказал остановить танк и долго любовался через прибор ночного видения на расколотый надвое дуб… Одна половина Древа упала, и толстые ветви, словно воздетые к Небу руки, молили о пощаде. Почудилось комбату, что из тела поверженного дерева темным потоком хлещет кровь…

И вдруг Хорькова сильно ударила в лицо какая-то огромная черная птица, она зловеще каркнула, сбив головной убор. Комбат нырнул в танк и зло приказал:

— Вперед!

НЕБО. ВОРОН

Они убили Древо и свое Гнездо… Да, я не оговорился… По глупости своей люди разорили свое Гнездо, и нет им, бездомным, спасения на Земле… И не будет прощения их смертным грехам… Я заметил что-то блестящее внизу и спикировал туда… На пути, размятая гусеницами ушедших танков, сиротливо взблескивала кокарда с перевернутой кровавой звездой… Я оставил ее в грязи…

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Стрелять вначале стали с вышек, короткими, экономными очередями, будто ставя целью растянуть удовольствие. Люди заметались черными тенями, но когда прожектор попадал на землю, там многие уже были мертвы. Валились зэки десятками, и не поймешь, кто убит действительно, кто упал от страха. Гроздьями сыпались с пожарных лестниц, по которым пытались добраться до чердаков, чтобы спрятаться там, залезали в бараках под кровати, но и там их находили пули. Притворялись мертвыми…

Так случилось с шутом Крохой, к которому после спектакля намертво прилипла кличка Ленин. Он упал живым, сокрылся, трясясь, но, когда вдруг соскочил и побежал, его догнал медленный луч прожектора; закричал, запетлял, как заяц, Кроха, но пулеметный веер догнал… И закрылись его глаза, где на веках можно было прочитать "Не буди", "Они устали".