Десять тысяч лет

За глинобитной стеной залаяли сторожевые псы, словно кто-то посторонний появился на территории поста. Васадзе неожиданно заметил, что на сопку поднимается человек в крестьянской одежде. В руках у него топор, на плече пила. Васадзе знал, что никто из местных жителей не имел права не только вступить за колючую проволоку, но и пройти мимо поста. И чем внимательнее Васадзе изучал человека в крестьянской одежде — ватные штаны, ватная куртка, меховая шапка-ушанка, — тем больше он не верил его наряду. Ему хотелось понаблюдать за походкой этого человека, но сейчас, когда тот взбирается на сопку, это невозможно. Нужно подождать, пока он сойдет и зашагает по ровному месту. Тогда Васадзе определит: крестьянин ли это, или кто другой, переодетый в крестьянскую одежду. Крестьяне ходят как-то боязливо, неуверенно. А оккупанты шагают, выпятив грудь вперед, нахально, размашистым шагом. Кроме того, они никогда не таскают дров. Еще с осени крестьяне на волах подвозили дрова и сбрасывали у проволоки, а на дворе солдаты уже складывали их.

Спустя минут двадцать человек появился на склоне сопки с вязанкой хвороста за плечами. Васадзе напряг зрение. Человек сошел вниз, бросил хворост у крыльца, но тут на него с громким лаем кинулись две огромные овчарки. Человек попятился к крыльцу, отгоняя наседавших на него собак хворостиной, которую он успел схватить с земли. Из дома выбежал унтер и, отогнав собак, пропустил человека в дом.

Ветер закружил в воздухе хлопья сухого, колючего снега.

Гребень Медвежьей лапы стало заносить. Вахтанга совершенно замело. Он разрыхлял снег, но через десять минут сугроб вырастал снова. Тогда Васадзе пробуравил в нем два отверстия для глаз, но тоже ненадолго. Он почувствовал на спине тяжесть и все время пытался сбросить ее, ворочая плечами. Вдруг ему стало тепло, и груз, казалось, перестал давить.

По расчетам Васадзе, было уже больше чем двадцать часов. Горизонт давно погас, сгустились сумерки.

Пограничника охватило состояние какого-то блаженства, и его стало клонить ко сну. Он знал, что это очень опасный признак, когда на морозе клонит ко сну. Он старался отвлечься каким-нибудь интересным воспоминанием и сосредоточить на нем свою мысль. Он вспомнил события последних дней, письма Эттэри...

Все это было теперь не столь важно для него. Тогда он подумал о том, что же ему удалось заметить на том берегу? Начальник был прав: за нашим берегом усиленно наблюдают. А человек, переодетый в крестьянскую одежду? Это новый у них человек.

Теперь уж совершенно ясно — смена придет нескоро. Видимо, Козья тропа сделалась совсем непроходимой. Он вспомнил, как пробирался по ней, и решил, что теперь пройти сюда смене будет еще трудней. Он сильно дернул плечами, разрыхлив немного сугроб. Он приложил к глазам бинокль, но рука с трудом удержала его. Бинокль почему-то показался слишком тяжелым. Но почему ничего не видно? Опять нанесло снегу?.. Нужно разрыхлить сугроб, проделать новые отверстия...

Он стал ворочаться, и вдруг почувствовал, что опускается, падает куда-то вниз, очень глубоко...

...Сержант Виктор Билетников и красноармеец Николай Созин быстро разрыли сугроб. Они подняли Вахтанга, и он, окоченевший, повис у них на руках.

Билетников быстро смазал ему лицо гусиным жиром. Совин стал поить товарища горячим кофе из термоса.

— Витя... Товарищ сержант, — немного приоткрыв глаза, сказал Васадзе. — Передайте начальнику: они усиленно наблюдают за нашим берегом. Там появился у них новый человек. Ходил на Кривую сопку за хворостом. Когда возвращался, на него, понимаешь, напали собаки...

Вскоре Билетников с тревогой заметил, что Васадзе уснул. Он понимал, что этого нельзя допустить, и сильно встряхнул товарища.

— Пожалуйста, кацо, не волнуйся, только, пожалуйста, не волнуйся...

Когда Билетников, поддерживая его, осторожно спускался по отвесной тропинке, Васадзе вдруг повернулся к нему и сказал:

— Помнишь, у Лермонтова: «Горы кавказские для меня священны». Кацо, давай скажем: «И горы хинганские!»... Ну, честное слово, понимаешь, давай скажем.

— Осторожно, Вахтанг, там крутой спуск. Не поскользнись, — сказал Билетников и крепко сжал рукой локоть товарища.

Сяо Мэй

...Женщина сидела у камина. Она смотрела, как медленно сгорают дрова и угли покрываются голубоватым пеплом. За окном падал снег.

Сколько раз, лежа под мокрым брезентом на склоне каменистой сопки, она мечтала о том счастливом дне, когда над нею будет своя крыша и она будет сидеть в теплой комнате, у огня, и все будет хорошо и спокойно. Сяо Мэй хотела этого не только для себя и мужа, а для всех, кто боролся и терпел лишения, скрываясь в глухих горах.

Сильный ветер скользнул по темным стеклам. Сяо Мэй вздрогнула. Ей стало холодно, и она быстро подбросила в огонь березовые поленья.

За несколько дней она свыклась с больничной обстановкой, и мысль о том, что скоро придется уехать отсюда, причиняла ей боль.