Он понял, что к нему обращаются, и отозвался:
– Я не готов.
Хозяйка кабинета опешила и с интересом его оглядела.
Потом улыбнулась:
– Жаль, жаль, но… как знаете. Нет так нет.
Когда расходились, уже в гардеробе, один из приглашенных писателей сказал ему с непонятным смешком:
– Вот и промолчали, а выделились. Мудрец и хитрец. В одном флаконе.
Этот блондинчик, шустрый, верткий, всегда пребывающий в состоянии самолюбивого беспокойства, был ему издавна неприятен. И он не сдержался, негромко сказал:
– А шли бы вы лесом.
Резко толкнул массивную дверь и вышел на улицу.
Было досадно, что этот хлюст, по сути, был прав – все так и выглядело. Все, что ни сделает, – невпопад. То, что напишет, то, что скажет. Вот и сегодня – ведь так хотел держаться в тени, а получилось – привлек внимание.
Те встречи, что после порой случались, были всегда накоротке, в разных присутственных местах, чаще всего на заметных спектаклях, иной раз на тех, к которым он сам имел отношение, в те шумные дни, когда он ушел, весь, с головой, в дурман театра и стал записывать жизнь в репликах. Всегда торопливо и протокольно, всегда в окружении многих людей.
Но почему-то ему казалось, больше того, он был уверен в том, что меж ними возникла и тянется некая связывающая их нить, хрупкое, зыбкое волоконце, невидимое стороннему взгляду.
И тут же спохватывался, бранил себя: ну что за мистика, черт знает что, какие-то альбомные страсти.
Однажды он дождался успеха. Звучного, звонкого, безусловного. Такой возможен только в театре.
Она была на этой премьере. Возможно, пришла по долгу службы.
Тепло поздравила режиссера, потом обернулась к нему, помедлила, со смутной усмешкой произнесла:
– Что ж, поздравляю вас, получилось. Нынче на вашей улице праздник.
И тут, неожиданно для себя – либо успех так ударил в голову, либо театральные люстры его ослепили бенгальским огнем, – не ограничившись рукопожатием, Безродов ее поцеловал.
Похоже, так ее изумил, что важная гостья даже опешила. Не произнесла ни словечка. Лишь покачала головой.
Однажды – после этого вечера прошло, должно быть, две-три недели, сидел, как всегда, за своим столом, то ли подыскивал нужное слово, то ли распутывал неподатливый сложный сюжетный узелок.
Отвлек неожиданный звонок. Не телефонный. Звонили в дверь. За нею стояла тощая женщина с остроугольным кукольным личиком. Быстро скользнула игольчатым взглядом, быстро протянула листок и так же быстро проговорила:
– Здесь адресок, число и час. Не опоздайте.
И сразу ушла.
Он усмехнулся. Да. Как-то слышал: бывает и так. Первую встречу вдруг назначают не в грозном и всем известном доме, а на нейтральной территории.
И усмехнулся:
– Что ж. Поздравляю. Вызвал интерес у конторы.
И как обычно – не угадал.
– Входите. Вот мы и снова встретились. Опять не готовы?
…И этот усталый, невразумительный, необязательный разговор, когда неспешно, и словно нехотя, как будто догоняя друг дружку, выталкиваются из губ слова, то обрываясь, то вновь перекатываясь.
Не то озабоченно, недоуменно, не то обиженно она жаловалась:
– Люди у нас, сам знаешь, какие, не скажешь, что добрые и сердобольные. С одной стороны, понять их можно, намаялись, как никто на свете, с другой стороны, похоже, озлобились, да и глаза у них завидущие – чужой кусок, он всегда длинней.
Спросил, легко ли было поладить с товарищами по ареопагу.
Она помедлила, усмехнулась:
– Поладить – неподходящее слово. Ладят – в семье, в пионерском лагере. Да и товарищество там зыбкое. На свой манер. Тебе не понять.
И точно спохватившись, жалея о своей откровенности, быстро добавила:
– Ты не думай… Люди они идейные, стойкие… Но… тоже – на свой манер и лад. Я не виню их – такая школа. Когда по тонкой жердочке ходишь, тут уж всерьез не закорешишься.
Он хмыкнул:
– Да уж… могу представить. Идейные волки.
Она, опершись на локоток, внимательно его оглядела:
– А ты не торопись их судить. Думаешь, ты один – весь в белом?
Безродов невесело сказал:
– Все хороши. И я и прочие. Терпилы русские.
– Не гоношись. Не больно ты похож на терпилу.
– На самого себя похож.
– Ты значит – особая статья?
Безродов чувствовал, как накаляется, густеет воздух. Но видно завелся:
– Каждый особая статья. Только не каждый про это знает. Жаль.
Она недобро спросила:
– Чего ж тебе жаль? Какой жалельщик… Ты, дядя, не прост.
Он мрачно кивнул.
– Никто и не говорит, что прост.
– Да вижу я, вижу. Секу я быстро. С самого первого дня знакомства. Пялился на меня, словно целился.
И неожиданно спросила:
– Ноги красивые у меня?
Он рассмеялся.
– Всем удалась. Что ни возьми.
Она лениво проговорила:
– Ну так бери, пока дают.
Вспомнилось:
Несколько лет спустя, в ясный безоблачный денек, узнал, что срок ее на земле безвременно, нежданно, пресекся.
И будто рядом, с такой отчетливостью услышал озабоченный голос:
– Когда по тонкой жердочке ходишь…
Он избегал читать биографии творцов-долгожителей – неизменно одно и то же! – звонкий расцвет и ярко освещенный манеж, рукоплескания, разные бляхи, и вот уже медленно гаснет свет, уходят зрители, зал пустеет.