Десятый самозванец

Тимофей жил в замке как гость. Его кормили-поили, а по ночам еще и ублажали. И нельзя сказать, чтобы такая жизнь ему не нравилась. Только — скучновато, хотелось чего-нибудь такого, эдакого… А чего такого, он и сам бы не мог сказать. Конюхову проще — успел найти себе целую ораву собутыльников, которые не давали соскучиться. Еще смущала неопределенность. Пан Мехловский, равно как и его свита, до сих пор не удосужились поинтересоваться: кто он такой и откуда? — обращаясь к нему «наш пан москаль», как будто вся Россия была одной сплошной Москвой. Поэтому он был чрезвычайно обрадован, когда поутру к нему явился хлоп, передавший просьбу, в которой читался приказ:

— Если пан готов, то пусть он немедля изволит проследовать в кабинет к ясновельможному пану. Ясновельможный пан приглашает вас для завтрака и для беседы.

Пан Станислав принимал гостя в халате, из которого выглядывала грудь, поросшая седой шерстью, и в турецких шлепанцах. Что означал сей вид, сказать сложно. То ли он не считал нужным одеться для столь ничтожного гостя, то ли, напротив, показывал глубину своего расположения, раз принимает его по-простому, как близкого друга или родственника. Ну да кто же их, магнатов-то, разберет?

Кабинет, как помнилось Тимофею, — место, где занимаются письмом и чтением, сиречь умственным трудом. Однако ж кабинет пана Станислава меньше всего напоминал таковой. Тут и там взгляд натыкался на охотничьи принадлежности — рогатины, изукрашенные серебром и дорогими инкрустациями, арбалеты, с которыми не на охоту ходить, а на парад, охотничьи ружья — от прадедовских фитильных до самых новомодных — французских, кремневых. Чуть в стороне была стойка с саблями. Стены украшены охотничьими трофеями — головами медведей, волков, рысей. А между чучелами птиц дремал ловчий сокол. Но главным богатством и украшением кабинета было, безусловно, генеалогическое древо, вырисованное во всю стену.

— Видите, пан? — довольно улыбнулся пан Станислав, завидев интерес гостя. — Мой род восходит к глубокой древности. По линии матери я происхожу от Агамемнона, о чем говорит и герб — черный лев в серебряном поле, а по отцу — к внуку самого Ноя!

Тимофей чуть было не ляпнул, что все люди происходят от Адама и Евы, но сдержался, решив задать более разумный вопрос:

— А что сии цвета означают?

— Желтым цветом выделены святые, имевшиеся в моем роду, — пустился в объяснения Стась. — Видите, вот тут — святая Ядвига, тут — святой Варфоломей. Красным — короли и владетели различных земель. Ну, вот, например, — сын дочери князя Полоцкого, что правил потом Русью, — ткнул пан пальцем в подпись, в которой Тимофей с трудом разобрал имя «Уарославус». А черным цветом — те, кто умер, не оставив наследников.

— Ваш род поистине велик! — склонил голову Тимофей. Будь это в Москве, то он поклонился бы поясно. А теперь нужно быть европейцем!

— Ну что же, присаживайтесь, пан… — сделал хозяин многозначительную паузу. — Уже пора бы назвать свое имя… Согласитесь, сложно говорить с тем, чье имя, как говорили римляне, — nomina obscura.[41]

— Вы правы, — согласился Тимофей и тоже блеснул латынью, которой его когда-то обучали: — Посему, вы хотели бы, узнать меня nomine et re.[42]

— О, пан знает язык Вергилия и Овидия? — изумился Мехловский.

— Увы, пан Станислав, учил когда-то в детстве, — честно признался Акундинов, испугавшийся, что пан перейдет на латынь, а толмача рядом нет.

Пан Стась заливисто расхохотался, а потом потянулся к лежавшему на столе колокольчику.

— Вы курите, пан? — поинтересовался он у Тимохи, а потом, не дожидаясь ответа, приказал мгновенно явившемуся лакею: — Раскури две трубки и подавай завтрак!

— В последнее время в Париже на завтрак пьют шоколад, — пояснил пан Стась, указывая на крошечные чашечки, принесенные лакеем.

Акундинов предпочел бы миску каши или, на худой конец, кусок капустного пирога с крынкой молока, но против французской моды возражать не стал и храбро ухватил свою чашку. Сделав глоток, едва не обжег язык, но, поглядывая на лицо пана Стася, на котором было написано ожидание какой-то выходки от московского варвара, удержался, чтобы не выплюнуть горькую и горячую жидкость…

С трубкой дела пошли хуже. Когда Тимофей втянул в себя дым, то закашлялся так, что пан Станислав разразился довольным смехом.

— О, юный московский дикарь, — покровительственно сказал пан, который выглядел немногим старше гостя. — К табачному дыму и к шоколаду нужна европейская привычка и европейская же культура! На Москве, как я знаю, табак до сих пор под запретом.

— Эт-то точно, — откашлялся Тимофей, вытирая слезы. А шоколад, между тем, он успел пролить на новые иноземные штаны!

— Итак, — продолжил пан, — кто же вы?

— Пан Станислав, — вместо ответа задал Акундинов вопрос, который давно его мучил, — почему вы прислали за нами своих людей?