Дети Антарктиды. Лёд и волны

Когда восточники поняли, что помощи ждать неоткуда, они стали экономить на еде еще сильнее. Так, например, Матвей с отцом получали три банки тушенки на целую неделю, по полторы банки на человека.

Люди стали умирать один за другим: кто от Черни, кто от голода, а кто-то, потеряв надежду, попросту сводил счеты с жизнью.

Через месяц на станции Восток осталось сто восемьдесят человек, а к середине зимы их количество сократилось до ста двадцати четырех человек, после чего в течение почти двух недель на станции не было зафиксировано ни одной смерти. Вирус удалось победить, иммунитет восточников справился с болезнью, и на короткое время они облегченно вздохнули, пока о себе вновь не напомнила одна из главных проблем – голод.

Они попытались выйти на связь с любой из ближайших станций, но единственный на Востоке радиопередатчик оказался неисправен. К счастью, среди них оказался немец по имени Курт Крюгер. С его слов он попал на борт русского контейнеровоза по невероятному стечению обстоятельств, о которых мужчина с превеликим удовольствием рассказал бы всем желающим, владей он русским языком чуточку лучше. Зато имеющихся знаний языка ему вполне хватило для следующего сообщения, которое Матвей помнил до сих пор:

– Ихь… фикс… ремонт! Сделать ремонт! Но время нужно. Много время. Разобраться.

Курт не соврал, он и правда что-то смыслил в технике, не соврал он и о том, что ему понадобится время: его поверхностных знаний о радиоприемниках – с его слов он прежде имел дело только со смартфонами, – не хватало для скорейшей починки подобного устройства.

Немец превратился для всех в ниточку последней надежды, все стали полагаться на него, а он же, в свою очередь, почувствовал на себе тяжелую ношу ответственности, ковыряясь в довольно устаревшем радиопередатчике.

Шли дни, недели, связь не удавалось восстановить, а остатки еды таяли на глазах. Смерть косила всех без разбору, из-за чего стали возникать грабежи и убийства ради заветной консервной банки. Самым же страшным стали случаи каннибализма, дошедшие вплоть до похищения тел, сложенных кучей на окраине станции: трупоеды, если не удавалось забрать тело целиком, отпиливали пилой закоченевшие конечности, грузили в тачки, размораживали в помещении. Сперва это порицалось, даже наказывалось, но со временем и сами порицающие перешли на сторону каннибалов, не в силах более терпеть тягучую голодную боль.

Одним из таких оказался и отец Матвея, скармливавший еще тогда ничего не подозревающему маленькому сыну хорошо прожаренное мясо, взятое, как он тогда лгал, из секретных запасов станции. Вспоминая сейчас поступок отца, Матвей съеживается от омерзения, но, с другой стороны, понимал и принимал его нелегкий выбор. Поедание человечины было неизбежным поступком в те годы, о которых пережившие те нелегкие месяцы восточники стараются не вспоминать.

Целый месяц почти сто человек были вынуждены есть себе подобных, по-прежнему продолжая умирать с голода, пока в одно холодное утро всех не разбудил хриплый голос Курта, орущего с тяжелым акцентом:

– Починить! Рация! Голос! Там голос!

На связи была станция Мирный, немедленно отправившая санно-гусеничный поезд в сторону Востока с необходимым продовольствием на борту. Прибывшие через неделю мирняки, так их зовут и поныне, с сожалением сообщили, что не могут отвести выживших на свою станцию за неимением у них достаточного количества мест – с их слов, они и так испытывают жуткие неудобства – но тем не менее готовы поделиться частью остальных припасов с нашими в конце зимы. Только тогда, когда погода будет более щадящей, они смогут отыскать путь вдоль торосистости, стоящей между их станциями.

До прихода мирняков дожило всего восемьдесят четыре человека.

Выжившим пришлось смириться с тем, что дальнейшая их судьба тесно связана со станцией Восток. Предстояло много работы по ее улучшению и развитию, это по итогу заняло годы и годы.

Как известно, время лечит, но только не в случае восточников по отношению к прогрессистам. До сих пор жива боль утраты близких, погибших из-за изгнания и пустого обещания помочь. Живы и воспоминания о страшных делах, которые они были вынуждены совершать во имя выживания.

Олегу Викторовичу, чья жена и двое детишек погибли еще тогда, в первый месяц карантина, устроенного прогрессистами, не понадобилась и минута на размышления, чтобы вынести вердикт:

– К прогрессистам, значит, собрался? – Олег Викторович схватил парня за шкирку и, как щенка, подволок к зданию, еще вчера бывшему складом. – Вот, тебе в ту сторону. Тысячу двести километров. Пошел!

Никита с замерзшими на щеках слезами и с непониманием посмотрел на старосту.

– Верно! – поддержал решение Олега Викторовича Алексей. – На мороз гниду! Будет знать, как воровать у своих!

Толпа улюлюкала, грозно поднимая вверх кулаки в единогласном порыве изгнать парня, пока вдруг вперед не выбежала Арина, встав между старостой и обвиняемым.

– Да вы чего, совсем с ума сошли?! – протестующе завопила она. – Как же так можно?