Дети богов

Сейчас деду было не до рассказов. Выставив на покрывало седую бороду, он вытянулся на каменном своем ложе и медленно моргал тяжелыми веками. Моргал так редко, что казался готовым памятником самому себе на крышке саркофага. Рядом за бесконечной пряжей сидела мать. За годы, прошедшие с тех пор, как мы виделись в последний раз, госпожа Инфвальт неожиданно постарела и стала еще более тонкой и легкой. Дунь – унесет, закружит под теряющимся во мраке сводом. В первый же день после возвращения я предложил перевести деда в одну из частных американских клиник. Предложение, в общем, не такое уж глупое – если все чародейство свартальвов не в силах поднять его на ноги, почему бы не попробовать человеческую магию, которую обитатели Митгарта именуют медициной? Мать только улыбнулась и покачала головой, уронив на пряжу черные косы. В косах я с ужасом заметил проблеск седины. «Как же так, ведь мы не стареем!» – хотелось закричать во весь голос, но вместо этого я лишь подошел к ней и, склонив голову, поцеловал прохладную руку. Эта рука, такая хрупкая, часто спасала меня от тяжкого отцовского кулака. Потом, конечно, уже я защищал мать – если Драупнир хотя бы голос на нее повышал, ему об этом быстро приходилось пожалеть. Однако мы растем до обидного медленно. Сколько часов провел я в темной кладовке, скрипя зубами от горя и злобы: не потому, что боялся темноты или обещанных мне каменных гулей с червями Мотсогнира, а потому, что знал – там, в светлых палатах, отец отыгрывается на матери за минутное унижение. Как-то я заявил ей: «Когда я вырасту, я убью отца и женюсь на тебе». И честно собирался так поступить. И даже осуществил первую часть обещанного – только мать совсем не обрадовалась. Нет, она ничего мне не сказала. Инфвальт вообще славилась молчаливостью, что среди наших женщин большая редкость. Но за молчанием этим крылась такая твердость, что куда там Зигфриду, куда там Беовульфу и Хродгару со всей их дружиной. И не надо, не надо, пожалуйста, никаких рассказов о том, как я подглядывал за ней, юной еще тогда, купающейся в озере, и детскими своими пальчиками так и теребил ширинку! Не подглядывал. Не было. Не теребил. Я любил мать, подобно всем этим, рыцарским и легендарным, готовым жизнь положить за перчаточный пальчик своих прекрасных дам. Живущим даже не любовью, не воспоминанием о любви, но левым каким-то о ней представлением. А Инфвальт хотела всего-то навсего нормального сына. Природа взяла свое на моих братьях. Все они выросли честными свартальвами и давно, переженившись, разбрелись по соседним и не таким уж соседним кланам. Таков обычай: наследник у Царя-под-Горой должен быть только один. Деду просто не повезло.

На третий день после моего возвращения мать собрала рукоделье и вышла из комнаты, оставив меня наедине со стариком. Тот опустил веки, веля подойти поближе. Я подчинился. Старик поднял узловатый, годами кузнечной работы выдубленный палец, и указал на стоящий рядом с ложем табурет. Я присел. Облизнув сухие губы, Дьюрин тихо сказал:

– Готовься, Ингве. К тебе переходит Нидавель-Нирр.

– Да что ты, дед…

Он поднял пергаментную ладонь, приказывая мне молчать.

– Ты унаследуешь наш древний венец в страшные дни, мальчик. Зараза поразила наш дом…

Я насторожился. Какая еще зараза? Свартальвы не подвержены болезням смертных, а то всем бы нам уже загнуться от рака легких и силикоза.

– Смерть и распад, – продолжал дед.

Я решил, что старик бредит, и поднес ему кубок с водой – однако Дьюрин отвел мою руку.

– Мне трудно говорить, а сказать надобно многое. Когда мир был еще молод… Когда жизнь не утекала между пальцами, а плескалась, как вино в кубке, наполненном до краев, и кровь моя была горяча… Я совершил неслыханное. Непревзойденное. Ни один из наших кузнецов…

Тут он замолчал надолго – настолько, что мне надоело ждать, и я решил взбодрить беседу.

– Да, дед, твое мастерство славилось издавна.

– Ты спешишь, – печально сказал дед. – Все вы, молодые, спешите. Спешил и я…

Вдруг он бросил на меня тревожный взгляд, и пальцы его сжали покрывало.

– Ты хочешь моей смерти. Тебе не терпится примерить мой венец, я вижу!

– Да живи еще тысячу лет, на кой мне сдался твой венец?! Век бы его не видать.

Терпение мое быстро подходило к концу. Я с усилием напомнил себе, что передо мной умирающий старик, мой дед, и его последние слова надо выслушать во что бы то ни стало.

– Вы все хотите моей смерти, все, – продолжал между тем бушевать Дьюрин, горячечно посверкивая глазками. – Мать твоя подливает мне в питье ядовитое зелье.

Я прикрыл глаза, медленно сосчитал до двенадцати и снова открыл. Как я жалел, что рядом не было некроманта! Вот у него бы точно хватило терпения выслушать все дедовы бредни и отделить крупицу истины от бессмысленного бормотания. Вдруг старик подскочил на кровати и дико уставился на меня:

– Меч! Нашел ли ты меч?!

– Дед, лежи, Имира ради.

– Ты должен найти меч.