Дети Есенина. А разве они были?

Ночью 28 декабря в квартире Мейерхольдов раздался телефонный звонок из Ленинграда: покончил с собой Есенин. Всеволод Эмильевич сразу не поверил, растерянно переспросил: «Есенин?..» Услышав фамилию, Райх силой вырвала трубку из рук мужа. Заставила далекого собеседника все еще раз повторить. Потом, глядя сквозь Мейерхольда, сказала пустым голосом:

– Я еду к нему.

– Зиночка, подумай.

– Я еду.

– Тогда я с тобой.

Из Ленинграда они вернулась тем же поездом, в котором везли гроб с телом Есенина. Дома с Зинаидой Николаевной случилась совершенно дикая, отчаянная, неконтролируемая, душераздирающая истерика. «Она лежала в спальне, почти утратив способность реального восприятия, – вспоминал Константин. – Мейерхольд размеренным шагом ходил между спальной и ванной, носил воду в кувшинах, мокрые полотенца. Мать пару раз выбегала к нам, порывисто обнимала и говорила, что мы теперь сироты!»

В день похорон она рвалась прощаться. Мейерхольд не пускал, затем сдался, обреченно махнул рукой и поехал с ней. Детей тоже привезли по запруженной народом Москве в Дом печати на Никитском бульваре. У гроба мать обнимала, прижимала к себе детей и во весь голос кричала: «Ушло наше солнце!» Всеволод Эмильевич успокаивал жену, гладил ее по голове и плечам, прятал ее лицо у себя на груди и тихо повторял, напоминая: «Ты обещала, ты обещала…»

Когда на Ваганьковском кладбище гроб опускали в землю, Зинаида опять впала с истерику и закричала, содрогаясь от рыданий: «Прощай, моя сказка!.. Они же ничего не знают!» Опомнилась, только когда бывшая свекровь зло бросила ей в лицо: «Ты во всем виновата!» Зинаида Николаевна как будто оцепенела, хотела что-то сказать, но задохнулась от гнева, и Всеволод Эмильевич силой увел ее подальше от греха, как от края разверзшейся перед ней бездны.

С кладбища увести можно, но только не от воспоминаний. Они преследовали ее, мучили, иногда дарили тихую радость.

Как-то спустя годы Зинаида Николаевна неожиданно решила навестить свою старинную задушевную подружку Зиночку Гейман. Посидели, поболтали о пустяках, и вдруг Райх заспешила, заторопилась и, уходя, уже в передней, вручила хозяйке изящный конверт. Робко попросила: «Потом посмотришь, ладно?» Едва за подругой захлопнулась дверь, Гейман, конечно, тут же вскрыла конверт. Там был замечательный фотопортрет Зиночки Райх со странной надписью: «Накануне печальной годовщины (1925–1935) мои печальные глаза – тебе, Зинуша, как воспоминание о самом главном и самом страшном в моей жизни – о Сергее Есенине. Твоя Зинаида. 1935, 13 декабря».

Многие даже не сомневались в том, что, обращаясь к собаке Качалова, Сергей Александрович только ее, Зинаиду, имел в виду, когда просил все понимающего Джима:

Она придет, даю тебе поруку.И без меня, в ее уставясь взгляд,

Ты за меня лизни ей нежно рукуЗа все, в чем был и не был виноват.

В один из дней Зинаида Николаевна, усадив детей перед собой, читала им есенинского «Черного человека». На строчках:

В декабре в той странеСнег до дьявола чист,И метели заводят

Веселые прялки.Был человек тот авантюрист,Но самой высокойИ лучшей марки… —

она запнулась и заплакала: «Вот видите, свой декабрь он угадал…»

Неизменно присутствовавший в жизни Всеволода Мейерхольда Есенин, его стихи и судьба, заставили режиссера незадолго до своей уже погибели признать: «Я считаю, что там, где поэзия, там обязательно и трагическое начало, а в трагическом начале наибольшее количество поэзии, потому что трагическое – это конфликт, борьба. Это монументальная сила, это великолепие человека. Если бы вычеркнуто было из жизни слово «страдание», то было бы так скучно жить, что мы все просто раньше времени повесились».

И Всеволод Эмильевич, выходит, угадал.

* * *

Надежду Давидовну Вольпин известие о самоубийстве Есенина настигло в Москве: «Как удар в грудь. Я слегла. С трудом поднялась, чтобы жить дальше, растить сына…»

В ее прежних стихах были грустные строки:

Ведь недолго мне в лицоДень любезен будет:Через шею колесо,И разрезан узел.

Именно так – «через шею… – и разрезан узел…». Выходит, тоже давно она голос услышала?.. Может быть.