Дети Есенина. А разве они были?

Но этот футбол… Однако Всеволод ничего дурного в страстном Костином увлечении не видит. Даже сам несколько раз ходил с ним на стадион. А потом дома пытался объяснить жене: «Это – удивительное зрелище, поверь. Ты же сама в свое время собиралась стать режиссером массовых зрелищ, не так ли? Вот и попытайся вникнуть в природу этого явления под названием «футбол», товарищ режиссер…» Единственное, чего никак не мог понять и принять Мейерхольд, так это непобедимой тяги Кости к составлению всевозможных графиков, его смущали разлинованные цветными карандашами бесчисленные таблицы, в которые пасынок ежедневно по два часа кряду заносит всякую всячину: голы, фамилии игроков. Но сам футбол – это, конечно, зрелище…

Конечно, только игры в мячик ей не хватало. Тут «театральных зрелищ», особенно закулисных, с головой хватает. А Мейерхольд делает вид, что ничего не происходит, что все в порядке, все по-прежнему восхищаются его талантом и совсем не замечают, как все эти бездари исподтишка топчут его Зинаиду. Посмотрим…

А в театре и вокруг него в конце 20-х годов действительно начали происходить странные вещи. Режиссер творил собственную реальность: революция «Зорь» и «Мистерии-буфф» была куда чище подлинной, с улиц переместившейся в кабинеты. Соблазн заключался в слиянии с идущей от народных корней страшной, все разрушающей и при этом кажущейся животворной силой. Всеволод Эмильевич был впечатлителен. Желчен, великолепно образован, склонен к самоанализу и мистике. Зинаида – вместе со сценой – была смыслом его существования.

Мейерхольд близоруко не заметил, что пережил время. Он был нужен революции, потому что был революционером в искусстве. Когда хаос первых советских лет пошел на спад, успокоился, Мейерхольду в новой жизни, новой действительности уже с трудом находилось место. Критика почти каждую премьеру Мейерхольда и, соответственно, роли Райх встречала неприязненно (в отличие от восторженной публики): будь то жена городничего в «Ревизоре», Софья в «Горе от ума», Фосфорическая женщина Маяковского или Варвара в «Мандате» Николая Эрдмана. Ничтожно малым можно было считать комариный укус критика Осинского в «Известиях»: «Женам театральных директоров можно рекомендовать большую воздержанность по части туалетов, сменять которые при каждом новом выходе ни в «Ревизоре», ни в «Горе от ума» никакой необходимости нет…»

После тяжелейшего душевного кризиса, спровоцированного смертью Есенина, Мейерхольд применил свою методику лечения: постарался по максимуму загрузить жену работой. Даже в ее душевном беспокойстве Всеволод Эмильевич видел основу трагической актрисы. В труппе ГосТИМа (Театра имени Мейерхольда) Зинаида Николаевна считалась «священной коровой». Правда, Всеволод Эмильевич, узнав, что его первую актрису за некоторую неуклюжесть на сцене называют коровой, возмутился и тут же, без промедления расстался с прелестной инженю с хрупкостью статуэтки и обворожительной грацией, своей прежней безусловной фавориткой Марией Бабановой, которую заподозрил в авторстве «комплимента».

Поклонникам Бабановой актерские способности Райх казались ничтожными: медь есть медь, и сколько ни наводи блеск, золота не получится. Один из молодых актеров – Леонид Агранович с осторожностью высказывал свое мнение о Зинаиде Николаевне: «Она могла быть резкой. Не рассталась с красной косынкой и кожаной курткой 18-го года… Ревновали: ну не годилась она такому Мейерхольду… Но ведь актриса она была не такая уж, чтобы на улице валяться».

Когда Мейерхольд загорелся идеей поставить пьесу Юрия Олеши «Список благодеяний», Эраст Гарин писал жене: «Я бы всю тройку – З. Райх, мастера и автора – отправил на лесоповал». А сам мастер готов был отдать ей все роли, даже мужские. Когда на сборе труппы Мейерхольд объявил, что собирается ставить «Гамлета», Николай Охлопков неосмотрительно спросил: «И кто же в главной роли?» Мейерхольд быстро ответил: «Конечно, Зинаида Николаевна». Все растерянно переглянулись: Гамлет в юбке? – но главный режиссер невозмутимо продолжил:

– На все другие роли прошу подавать заявки.

Темпераментный Николай Охлопков очень неосмотрительно пошутил: «Если Райх – Гамлет, тогда я – Офелия». И был тут же уволен.

Как полагал драматург Гладков, «самой странной для меня чертой в Мейерхольде была его подозрительность, казавшаяся маниакальной. Он постоянно видел вокруг себя готовящиеся подвохи, заговоры, предательство, интриги, преувеличивал сплоченность и организованность своих действительных врагов, выдумывая мнимых врагов и препарируя в своем воображении их им же сочиненные козни. Часто чувствуя, что он рискует показаться смешным в этой своей странности, он, как умный человек, шел навстречу шутке: сам себя начинал высмеивать, пародировать, превращая это в игру, в розыгрыш, преувеличивал до гротеска, но до конца все же не мог избавиться от этой черты и где-то на дне души всегда был настороже…»