Дети Есенина. А разве они были?

Совершенно безнадежно теперь, когда нет конвенции, думать о том, чтобы за границей можно было бы что-либо «выручить» за сочинения. Вольпина, и все немедленно о копейках тревожатся. Не в копейках дело…

Вы, Анна Романовна, единственная, которая верите и знаете меня, – понимаете, что острота вызвана не мной, а всеми остальными. Я всегда иду с раскрытым сердцем, но когда в него плюют – я его закрываю и защищаю от ударов. Но довольно лирики. Я вам обеим доверяю… Целую вас обеих и ваших Есенят.

Ваша Зинаида Райх».

Настроение у нее было расчудеснейшим. Парижские гастроли театра проходят более чем успешно. Местная критика не скупится на комплименты, сравнивая приму Мейерхольда то с Сарой Бернар, то с Элеонорой Дузе. Севочкины друзья устроили им замечательную – шесть комнат! – квартиру в самом центре французской столицы. После каждого спектакля их роскошные апартаменты превращаются в душистую оранжерею. А как легко здесь дышится, и голова совершенно не болит – ни сновидений! ни видений! Воздух здесь, что ли, волшебный?.. Даже домой не хочется. Хотя нет, вранье, хочется. Дома друзья, работа. Пора готовиться к новому сезону. А здесь? Здесь – все мишура. Но, спору нет, до одури пьянящая. О такой атмосфере, почтительности, комфорте дома можно было только мечтать…

Первой ступенькой к Парижу стал Берлин, где уже после первых спектаклей Зинаида почувствовала себя полновластной хозяйкой сцены. Ученик Станиславского, прославленный Михаил Чехов, уже прочно обосновавшийся в Германии, тотчас написал Зинаиде: «Я все еще хожу под впечатлением, полученным мною от «Ревизора»… и от двух его исполнителей: от Вас и от чудесного Гарина… Поражает меня Ваша легкость в исполнении трудных заданий. А легкость – первый признак настоящего творчества. Вы были исключительно едины со всей постановкой, а этого нельзя достичь ни в одной постановке Всеволода Эмильевича, не имея дара сценической смелости. Я ужасно люблю смелость на сцене и учусь ей у Всеволода Эмильевича, и радуюсь, видя ее в Вас…»

Тот же Чехов настойчиво уговаривал Мейерхольда остаться на Западе – неважно где, в Берлине ли, в Париже или в Праге, да где только душа пожелает. «Вам не следует возвращаться в Москву, – без устали повторял племянник великого драматурга, – вас там погубят». Мейерхольд колебался. Но потом сказал:

– Михаил Александрович, все знаю, все понимаю. Но, тем не менее, вернусь.

– Почему?!

– Из честности.

Чехов надолго задумался. Потом спросил: «А что Зинаида Николаевна по этому поводу думает?» Мейерхольд улыбнулся: «Категорически против». Чехов рассмеялся:

– По-моему, советскую власть она любит даже больше, чем своего мужа…

Ко всему прочему дома их ждали дети. Душа болит: как они там?

Танечка особых хлопот, конечно, не доставляла. Способная девочка. Кроме домашних уроков французского, она также успешно занималась в балетной школе при Большом театре. Впрочем, никто из домашних вовсе не питал особых надежд, не рассчитывая, что из девочки в будущем получится выдающаяся танцовщица, даже несмотря на то, что определенные предпосылки к этому все-таки были: пластична, подвижна, обладает природной грацией. Гости рассыпались мелким бисером, восхищаясь ее ангельским личиком. Литератор Богданов-Березовский однажды даже посвятил 11-летней Танечке Есениной несколько наспех написанных, неуклюжих, но искренних строк:

Дочь Есенина, милая Таня,Поражающая сходством с отцом,Целовать кто, счастливый, станетДорогое России лицо?Впечатленья язвят, тревожат,

Нанизаться на душу спешат.У нее и челка Сережи,И, наверное, его душа…

А вот Зинаиде Николаевне казалось, что именно Костя, взрослея, все больше и больше становится похожим на отца: рот, нос, скулы, губы – все Сергея. Говорит, волнуется, возмущается, смеется, жестикулирует точь-в-точь как отец. Немногословен, горд, знает себе цену, терпеть не может лжи. И еще одна забавная деталь, чисто есенинская – при письме везде, где только можно и нельзя, сокращает слова. Сергей обычно писал точно так же…

Так, новые наряды Танюшке уже в чемодане. А вот Костику сегодня же нужно не забыть докупить побольше этих ярких спортивных проспектов, журналов, брошюрок о футболе, на котором он в последнее время просто помешался. Дикая какая-то игра. Потные мужики в нумерованных майках и смешных трусах мечутся по огромному полю, пихают друг другу мячик, стараются затолкать его в несуразные ворота. Что в этой игре находит Костик? Ведь смышленый же мальчишка, читать чуть ли не с четырех лет начал. Ему о школе думать надо, а не об этих забавах. Она уже все устроила: весной его приняли в первый класс как бы «стажером», а осенью он пойдет уже во второй.