Дети луны(Смерть на брудершафт. Фильма четвёртая)

Вернувшись из своего таинственного похода за кулисы, Шахова стала не то чтобы разговорчивей - нет, но как-то мягче. Во всяком случае, спокойней, даже веселее. Вдруг удастся завязать с ней разговор о кабаре и выяснить что-нибудь существенное?

- Я везде чужая. А в клуб хожу, потому что название понравилось. Мы все - дети Луны. Прячемся от солнца, оживаем от лунного света.

- Да Луны-то никакой нет, посмотри на небо! Туман один.

- Есть. Это тебе её не видно… А я её вижу всегда. Даже днём.

Дискутировать про Луну в намерения прапорщика не входило. Он попробовал зайти с другой стороны. Выражаясь по-военному, открыть стрельбу с прямой наводки.

- У тебя там много друзей, да? Селен этот, танцоры. И потом, я видел, ты за кулисы к кому-то ходила… Ты что, знакома со всеми артистами?

Алина словно не расслышала вопроса.

- Воздух, как стеклянный, - сказала она. - Весь переливается… Возвращайся в клуб. Я привыкла одна. Ничего со мной не случится. Я невидимка. Меня, может, и вовсе нет.

- Тебе одной ходить опасно, тем более ночью. Ты, как райская птица, все на тебя пялятся.

Она рассмеялась.

- Так-таки райская?

- Нет, правда. Сейчас развелось столько хулиганов, налётчиков. Война, озверели все. Ограбить могут, и не только…

- Зарезать, что ли? - спросила она с любопытством. - Пускай режут, не боюсь.

- Могут сделать с одинокой женщиной что-нибудь и похуже.

Эти слова вызвали у Алины приступ веселья.

- “Похуже”? - повторила она сквозь хохот. - Это у вас в Костроме так говорят?

Откуда-то сзади, издалека, донёсся заливистый свист.

- А вот и Соловей-разбойник. - Барышня взяла Романова под руку. -Ладно, Илья-Муромец, веди меня через заколдованный лес. Извозчиков не видно, придётся пешком. Я неблизко живу, на Тучковой набережной.

Где она живёт, Алексею было очень хорошо известно.

По дороге он ещё несколько раз пытался завести разговор о кабаре, но Алина опять отвечала невпопад. Может быть, и не слышала его вопросов, а просто откликалась на звук голоса. Глаза её были полузакрыты, по лицу бродила мечтательная улыбка. Девушка держалась за Алексея, словно слепец за посох. Если бы её повели не к дому, а совсем в другом направлении, она, верно, и не заметила бы.

Ну и мерзавец же германский резидент, что использует эту бледную немочь, думал прапорщик. Травит её наркотиками, да ещё, поди, запугивает. Что за гнусное ремесло шпионаж! На Шахову, государственную преступницу и похитительницу военных секретов, он уже не держал зла. Что с такой возьмёшь? То ли живёт, то ли видит сон - сама толком не знает.

Перед большим каменным домом с барельефами Алина вдруг очнулась. Удивлённо поглядела на фонари набережной, на чёрно-серую полосу Малой Невы.

- Мы пришли? Я и не заметила… Я что, объяснила тебе, где я живу?

- Да.

Ничего она ему не объясняла. Но Алексей знал, что эта сомнамбула ничего не помнит.

- Холодно…

Она сняла перчатки и подула на пальцы.

- Разве?

Ночь вовсе не была холодной, скорее душной.

- Мне всегда холодно… Спасибо, что проводил, - сказала она учтиво, как, должно быть, разговаривала когда-то с приличными юношами, провожавшими её до дома с какого-нибудь журфикса.

Казалось, она опять забылась. Так или иначе, входить в подъезд не спешила. Смотрела она куда-то в сторону. О чём думала и думала ли о чём-то вообще - бог весть.

- Красивый дом.

- Красивый. Мы раньше были богаты. Дача на заливе, поместье. А потом разорились. Одна квартира осталась. - Она показала на окно второго этажа. - Вон моя комната, одинокая гробница.

В устах любой другой девушки эти слова прозвучали бы манерно и глупо. Но Шахова произнесла их безо всякой аффектации, и стало жутко.

Романов представил себе эту жизнь, похожую на антисуществование вампира. Днём - сон за плотно задвинутыми шторами, чтобы, не дай бог, не проникли лучи солнца. Пробуждение в темноте, мучительный голод, тянущий в ночь, в лунный свет. Короткое, жадное, преступное насыщение, недолгое блаженство - и снова назад, в свой склеп…

Но прапорщик сделал вид, что не понял.

- Так ты живёшь одна?

- Нет, с отцом. И ещё какая-то женщина, в белом переднике. А может быть, она мне мерещится. У неё то одно лицо, то другое. Не знаю. Я там только сплю…

- С отцом - это хорошо, - продолжал изображать наивность Алёша. Он был рад, что Алина разговорилась, и боялся, не спрячется ли она снова в свой кокон. - Я вот сирота. А кто у тебя отец?

- Или нет отца? - спросила девушка, с сомнением глядя на окна. - Раньше-то был, давно. А теперь… Что-то такое сверкнёт серебряным плечом, дохнет табаком, иногда царапнет колючим по щеке… Нет, наверное, есть. Впрочем, не знаю…

Для неё всё химера, всё ненастоящее, понял Романов. Фотографирует какие-то чертежи, проявляет чудеса скрытности и ловкости, но делает это, словно бы во сне. Известно, на какое хитроумие способны наркоманы, когда им нужно получить очередную дозу дурмана.

- Но Селен-то тебе не мерещится, - усмехнулся Алексей. - Вон как вы с ним миловались. Страсть галлюцинацией не бывает.

Она непонимающе уставилась на него, да вдруг прыснула - совсем не по-декадентски, а попросту, по-девичьи.