Дети перестройки

Вспоминаю, как-то в прежней молодой жизни довелось мне бесплатную лекцию посетить. Ты знаешь, Маня, лекции иногда очень толковые бывают и поучительные. Лектор рассказывал о тех далёких советских временах, когда он бывал за границей в составе различных делегаций по обмену социалистического опыта на капиталистический. Как ни странно, но столь неравноценный обмен всё же произошёл, только капиталисты этого ещё до конца не поняли. Так вот, там ему приходилось принимать участие в различных полемиках и дебатах, поскольку говорун был замечательный и мог переспорить кого угодно и по любому вопросу. В ходе острой полемики, тамошние политики задали нашему специалисту каверзный вопрос. Вы, говорят, народ умный, толковый. Композиторов, писателей, художников и другого талантливого народа среди вас такое великое множество, что, может быть, даже столько и не надо для нормального развития нации. Зачем же, спрашивается, вы таких руководителей выбираете, что потом сами же и недовольны? Или что-то в этом роде, но смысл такой. Как там лектор вышел из столь щекотливого положения не помню, но если бы меня спросили, я бы так ответил. А разве это мы их выбирали? Где-то, может быть, иностранцы, и выбирают себе руководителей, а наши – они сами как-то выбирались. Обходились без помощи народа. Это сегодня мы – электорат! Это сегодня делают вид, что с нами советуются по разным пустякам. А раньше ничего подобного и не предвиделось. Как-то так получалось, что они сами по себе существовали, а мы сами по себе. И пошло-поехало. Они закон, а мы его обходим справа, они второй, а мы его слева, – Нищета азартно продемонстрировал сказанное руками. – Они третий, а мы его и не замечаем вроде. Как будто нет его совсем, закона этого. Не знаю, как в других странах, а у нас так национальное самосознание формируется.

Вскочив, он в волнении закружил по квартире.

– Я тебе вот, что, Маня, скажу. Такого мы достигли в этом вопросе совершенства, такого прогресса. Все остальные народы перед нами всё равно, что голые перед одетыми в шубу. У нас зрение обострено до орлиного, нюх – до собачьего, слух – до соседского. А они, глупышки, ещё и стену развалили, и занавес железный, сгоряча, пустили на металлолом, не подумав хорошенько. Гостеприимность проявляют. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Радуются чему-то. Наверное, тому, что мы до коммунизма немного не дотянули. Хотят, видите ли, чтобы мы шустрее интегрировались в их экономику. Интересно, если всё-таки произойдёт этот несчастный случай с непредсказуемыми последствиями, и мы окончательно к ним интегрируемся, останется ли у них вообще какая-нибудь экономика? – засмеялся он своему предположению, хлопая в ладоши. – Представляешь, что это будет за совместное мероприятие? Мрак. Они напрягаются, схемы выхода из кризиса для нас нарабатывают, различные финансовые проекты строят. Думаю, напрасно они на какую-то перспективу надеются. Ведь об экономике мы только и знаем, что слово это не матерное, хотя и звучит неприятно. Политэкономию учили на политзанятиях, это было. А больше ничего нет и не предвидится в обозримом будущем. Так, что зря они всё это затеяли. Ни к чему нам их видение жизни. Мы с места прыгать не мастаки. Славянской душе разгон нужен. Простор. А у них все по мензуркам разлито и в каплях посчитано. Нам такая мелочность ни к чему. Она нас унижает. Но раз финансовая помощь от них поступает регулярно и без задержек, приходится делать вид, что нам все понятно и мы со всем согласны. И они этому верят. Жаль мне их, Маня, доверчивых. Прямо до слёз жаль. Неужели и мы когда-нибудь такими же станем? Будем верить слову устному и печатному? – дурачась, перекрестился он. – Сохрани Господь нас от подобного безобразия.

Увлекшись монологом, Василий Митрофанович не заметил, как, тихо скрипнув, отворилась входная дверь и в комнату вошла женщина лет пятидесяти. Надежда, старшая сестра хозяина квартиры, живущая отдельно от брата, иногда навещала его, но жизнь, которую он вел, не одобряла. Вид у неё был утомлённый и болезненный. Оставив тяжёлую сумку у входа, она остановилась в дверях, иронически ухмыляясь услышанному монологу. Наконец, дождавшись очередной паузы, прервала тихим трескучим голосом.

– Снова пьёте? Где вы только её добываете, без копейки в кармане? Это из-за тебя он таким стал, – набросилась она с упрёками на протрезвевшую от страха Маню. – Совсем ты его с пути сбила, кикимора, алкоголичка чертова. Да и ты хорош, – перевела она взгляд на Василия Митрофановича, – с кем связался. И что ты только в ней нашёл? Нос-то, нос посмотри фиолетовый с синими прожилками. Дельту реки Волги напоминает. Морда вся морщинистая, как перепаханное колхозное поле. И зубов совсем нет. Где корешки остались, а где одни воспоминания.