А близняшки потешались над ее добротой, называя убогой, и все туфельки прятали, чтобы он кровью своей их не запачкал. Наталья Николаевна доктора позвала, но дочерей не наказала, только до вечера велела из покоев не выходить.
Алена стала часто к Ивану заглядывать, пока он на поправку шел. Каждую минутку свободную выкраивала, чтобы просто рядом посидеть. Девушка гладила его по голове, шептала ласковые слова и боль чудесным образом уходила. Сильнее дедовых настоек любовь девичья помогала. Иван и сам не заметил, как влюбился. И даже когда из усадьбы ушел, продолжал приходить к своей зазнобушке. Никто его не замечал, тайными тропами всякий раз пробирался.
Иван всё пытался начать разговор, предложить ей уйти с ним, но так и не решился. Дед замечал его томления и все же не вмешивался, только ухмылялся в белую бороду.
Деда не стало в день летнего солнцестояния. Он знал о своей смерти заранее, предупреждал об этом Ивана, но тот и слушать не хотел. Дед не может так просто взять и умереть, вон он какой здоровый. Так-то оно так. Только не подумал Иван, что деда пристрелят, как зверя дикого. Он слышал выстрел, и сердце его зашлось в диком беге. В лесу и раньше стреляли, охотники в их окрестностях гости не редкие, да вот теперь выстрел совсем другим услышался.
Иван бежал через валежник, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Расцарапал себе лицо, руки, ноги в кровь сбил. И все равно не успел. Дед лежал на одеяле из мха. Над ним склонились двое. Их он узнал сразу. Яшка кучер и муж его матери Николай Степанович Завойчинский. Иван услышал их разговор от начала до конца и, дождавшись ухода, упал на колени, зная, что ничем уже не сможет помочь. Он так и просидел над телом до самых сумерек, пока не забылся тяжелым сном. Утром его разбудил шум чужого присутствия. Иван спрятался за старой елью, стал ждать.
Яшка его испугался. Значит, виноват. Нож лег в руку, став ее продолжением. Одним махом Иван разрезал рыжему глотку, хотя и мечтал разорвать ее собственными зубами. Он смотрел на поверженного врага, мечтая узнать, какова на вкус кровь труса. Дед говорил, мол, у таких в венах моча течет. Но на клинке оказалась самая настоящая кровь, и Иван, недолго думая, слизал ее. Солоноватая, с легкой горчинкой кровь провалилась в желудок, разливаясь по телу приятным теплом, наполняя ее неведомой доселе силой. Ничего подобного он не испытывал никогда в жизни.