Детям до шестнадцати

Снега в городе не осталось, исчезли чёрно-белые горы, ещё недавно казавшиеся вечными. Утекли весёлыми ручьями в тёмные решётки водостоков… мысль о весёлых ручьях, само собой, настроение не улучшила. Вот как чудесно всё было год назад – кусты и деревья уже покрылись прозрачной, если издали глядеть, листвой, солнце жарило почти по-летнему, впереди светилось всякое разное счастье – торт с двенадцатью свечами, ноутбук с четырехъядерным процессором, навороченный смартфон… и, конечно, толпа друзей, которая сначала этот торт оприходует, а потом – гулять до лиловых сумерек. Ну, может, не совсем толпа, но человек десять было точно. Из класса, из секции дзюдо, и со двора.

Это прошлое счастье не забылось, не ушло… но осталось только в глубоких извилинах мозга, и никакой замены ему не предвиделось.

Вот и дожил. Тринадцать лет, не хухры-мухры! Если по-английски, то уже не eleven, не twelve, а thirteen. Главное – teen, и до двадцати будет teen. Кончилось детство, короче. Ещё вчера было двенадцать, а сегодня бац – и уже целых тринадцать. Хотя, по правде, ничего нового Саня в себе не чувствовал. За день ни усы не выросли, ни мышцы.

Про мышцы тоже вспоминать не хотелось, а всё равно мысли то и дело касались этого. Позавчера на физре, едва все построились в одну шеренгу, Мураш поднял руку и принялся назойливо ею трясти.

– Чего тебе, Муравьёв? – скучным голосом поинтересовался Динамометр, не ожидавший от Илюхи никаких достижений. Хил был Мураш, а ещё более – ленив. Но форму не забывал, с уроков не сбегал и за то всегда имел свою законную четвёрку.

– Николай Геннадьевич, можно спросить? А правду говорят, что тренированный человек может сто раз подряд отжаться? – выпалил он и шкодливо улыбнулся.

– Хм… – удивился Динамометр. – Вообще-то теоретически всё возможно, только тебе это зачем? Ты ведь и двадцати раз не потянешь, потому что слабовольный и зарядку не делаешь.

– Да я не насчёт себя, – самокритично признал Мураш. – Просто вот сегодня Лапоть… ну то есть Саша Лаптев сказал, что ему сто раз отжаться как два пальца… ну это самое. А мы тут поспорили, что такого не бывает.

– Хм… – физкультурник поглядел на Саню, и в его глазах зажглись огоньки какого-то странного интереса. – Если Лаптев сказал, то это меняет дело. Он вроде как парень серьёзный, основательный, врать не станет. Саша Лаптев, два шага вперёд!

У Сани нехорошо ёкнуло сердце, но он вышел. Куда деваться-то?

– В общем, так, Саша Лаптев! – голос Николая Геннадьевича стал каким-то слишком добрым. – Предлагаю продемонстрировать свои умения. Отожмёшься сотку – без вопросов, пятёрка в четверти и в году. Только чтобы грамотно отжиматься, касаясь грудью пола. А то знаю я некоторых…

За третью четверть он, кстати, вывел Сане четвёрку – видать, не забыл тот случай с бесформенным Репейниковым. Но ругаться и разбираться, отчего четыре, а не пять, не хотелось. Ладно ещё, будь он круглым отличником – тогда единственная четвёрка по физре стала бы занозой в одном месте, но куда уж ему в отличники! В четверти были трояки и по русскому, и по английскому, и даже по биологии – Светлана Викторовна оказалась и впрямь люта. И вообще, пятёрок получилось только три, причём по предметам, как недовольно выразился папа, второй категории – по технологиям, по ОБЖ и по музыке.

Ну и что ему оставалось? Доказывать Динамометру, что ничего он такого семибэшникам не говорил? А однокласснички начнут кричать: «Говорил!», «Говорил!» Муравей же, наверное, не сам всё это придумал, а просто на подхвате. Вот у Макса рожа кирпичом… типа он тут не при делах. Слишком уж старательно изображает. Начнёшь отнекиваться – только сильнее опозоришься. Сказать «Да, я говорил, но не в буквальном смысле сто» – всё равно окажешься треплом.

Поэтому он просто принял упор лежа и начал отжиматься. В конце концов, в Краснодаре на дзюдо хуже бывало, там заставляли на кулаках, а тут – просто на ладонях.

Динамометр расхаживал возле него, теребил свой шнурок со свистком и громко считал вслух.

Первую двадцатку Саня сделал лихо, на скорости, дальше пошло тяжелее, пришлось сбавить темп. После тридцати стало уже реально трудно, но он был к этому готов – в дзюдо и по сорок раз подряд приходилось делать. По сорок… а тут надо сто!

А эти, небось, глядят, смеются… Цирк на халяву, ясное дело. Ну и гораздо приятнее смотреть, как другие корячатся, чем самим по залу круги нарезать. Сане чудилось, что взгляды семибэшников пригибают его к полу… точно каждый взгляд – это комок грязи… или снежок.

После сорока он остановился. Сердце шло вразнос, перед глазами плыли радужные круги, воздух казался шершавым, как наждачная бумага.

– Что, бобик спёкся? – поинтересовался сверху Динамометр.

И тогда на злости Саня сделал ещё десяток. Пусть он сейчас потеряет сознание, пусть у него разорвётся сердце – но он не бобик! Он им всем покажет! Докажет!