Детство 2

А сейчас – побоку! Отошёл мал-мала от работорговческих ужасов после действий Косты и его Красной бригады. Вроде как достала тех негодяев божественная кара через конкретную человеческую волю, так оно и нормально почти стало.

Сейчас во мне ещё и лихость дурная немножечко играет, да злорадство на возможных похитителей. Потому как если тиф, то ха! Им же хуже. Всех перезаражу!

Так-то в пещере уютно вполне. Посуда есть, чай, лампа керосиновая – сильно помятая, но вполне, только коптит и воняет сильно. Бутылка с керосином. Циновки, брёвнышки из моря на костёр и заместо лавочек. Самое то, штоб посидеть во благе, попить чай после тренировок или порассказывать страшных историй.

Сходили, набрали в чайник воды, да и развели небольшой костерок, наломав просоленную древесину, отчаянно затрещавшую и застрелявшую зеленоватыми искорками. Дым потихонечку подымается наверх, но не копится под потолком, а уходит в незаметные щели.

— Егор, — завозился Санька в отбрасываемых костерком и лампой тенях.

— Аюшки?

— А ты с Фирой как?

— Ну… — рука сама полезла в затылок, — так, не знаю даже.

— Жениться потом думаешь или вроде как сестра? А то со стороны поглядеть, так вроде чуть не невеста, а потом глянешь, так и совсем даже нет! Да и жидовка.

— И што таково, што жидовка?

— Как? Ей креститься если, то вся родня ету… анафему еврейскую. Отрекаются, короче. А нет если, то снова как? Мимо церквы если, то блуд и коситься будут. Нигде щитай и не примут. Ни у евреев, ни у православных. Такой себе мимо всех болтаться будешь.

— Ну… не знаю. Вот ей-ей не знаю! Пока так, што вроде как дама сердца, — сказалось у меня, да и понялось вдруг – так ведь оно и есть! По сердцу мне Фира, ето да, а дальше и не знаю.

— Как у рыцарей?

— Агась! Сам ещё возрастом не вышел, а Фирка так и совсем малявка. Што тут думать заранее? Оберегать и всё такое – да, ну и под ручку ходить. Она ж всё-таки красивенная, хоть и мелкая.

Неловко немножечко говорить такое, пусть даже и лучшему другу, но сейчас вот так вот, в пещере, да с возможным тифом, оно вроде как и правильно. Не исповедь, но в таком роде.

— Лестно с такой под ручку-то. А как взрослые парни, с поцелуйчиками и прочим, так даже и в голову не приходит, а приходит если после рассказов Ёсиковых, так фу!

— А постарше если кто? — задал коварный вопрос Санька. — Насчёт целоваться?

— Ну… ничево так! Только штоб не совсем старая была! А то давеча – помнишь, на день рождения Рахили приглашали?

— Ага!

— Взялась меня её сеструха двоюродная тискать, замужняя уже. Такой я, дескать, пригожий, да глазки у меня синие… тьфу! Муж ейный хохотался, на всё ето глядючи, а я тока вырываюсь – так, штобы вежественно, и руками в сиськи не попасть. Чуть не двадцать лет, старая совсем, а туда же, тискаться!

— Да! — перебил я собственные же откровения. — А сам-то?

— Не-а! — без раздумий отозвался Санька. — Страшные у них бабы!

— И Фирка?

— Она так – красивая вроде, но как-то не так. Не по-русски, а как икона, только маленькая. Не то, не как баба нормальная. Но лицо ладно, воду с нево не пить. Характеры здешние, вот ето да! И крикливые такие, што ухи иногда закладывает, и хочется иногда в такую шваркнуть чем-нибудь. И орут, и орут… спасу нет! Погостить, так и да, а жить так постоянно, так повеситься недолго. Ты только не обижайся!

— С чево? — я аж привстал, так удивился. — Обижаться-то?

— Ну, ты ж жидов любишь… нет? — брякнул Санька, да и засмущался брякнутому.

— Нет, — у меня ажно глаза на лоб полезли, — мне што греки, што жиды, што французы – один чёрт! Знакомые если, то да – помогу и всё такое, а всех любить – впополам тресну!

— Ой! — завиноватился друг. — А мне иногда ажно неловко было! Думаю – сказать, не сказать… а ты так вот…

Обоим смешно стало и неловко. Вот оно как со стороны – то! А всего-то, што любопытство, и ета… непредвзятость!

— Я, Сань, здешнее говнецо вижу, — попытался ему пояснить, — но я ведь не с говнецом дружусь, не с идишами вообще, а тётей Песей, Фирой и хорошими людьми. А не вообще если, так по делу общаюсь – по денежному интересу. Ну или по-соседски. Не свариться штоб на пустом месте.

Сидели так, да и говорили о разном. Оказывается, мы оба ети… деликатные! Многое друг на дружку думали не то, да сказать неловко было. Вроде оба деревенские, да с детства знаемся, а поди ж ты!

Сперва беспамятство моё, когда наново чуть не всему учиться пришлось. Санька и учил разному, но и не так, штоб за ручку водить. Многое за мной видел не такое, а куда? Научился чему наново, так и то хорошо! А што через странности, так ето уже так, ерундень на общем фоне!

А потом и я, уже вполне себе хитровский и отчасти городской, помалкивал иногда деревенским привычкам дружка. Так вот!

Двадцать третья глава

— Хуже нет, чем переучивать, — пробормотал долговязый Фёдор с ноткой нешуточной тоски, взъерошив в очередной раз давно нестриженые длинноватые волосы, отпущенные по студенческой моде чуть не до плеч.

— Всё так плохо? — отставляю в сторону гитару.