Детство 2

И всё через так воспринимаю сейчас. Может даже и обратно пошло, с избытком через подозрительность и тоску. Скучаю потому што. Придёшь, а вроде не к кому. В карты есть с кем поиграть, в бабки. А не то. Пусто.

Вроде как лето и осталось, но каникулы закончились, нет летнево настроения. Август и тёплышко ещё, обкупаться успею не раз, ягод фруктовых поесть, наприключаться интересно и по-всякому, а не то.

Одесса осталась солнечной и летней, а на Молдаванке будто октябрь.

Двадцать четвёртая глава

Глаза у Фиры красные, сама сопит што тот ёжик, да хвостиком за мной ходит. Встану только, так сразу в руку вцепляется, и ну сопеть! Тяжко так на душе становится, но и отцепляться ещё тяжче, будто впополам всё рвётся.

У тёти Песи тоже глаза на сильно мокром месте, но она и не стесняется, промакивает платочком, а просмаркивается передником. Мелкие пока мало што понимают, да и не был я с ними близко, но за компанию вроде как и куксятся. Ходят надутые такие, но не ревут, сдерживаются.

Они за прошедший месяц, пока мать и старшая сестра в больнице лежали, здорово по ним скучали. И вот теперь соскученные и долгожданные мать с сестрой сильно огорчены. Вот и ходят мелкие, кривят мордахи.

Ну и по мне, наверное, немножечко скучать будут. Не стока по самому мне, а больше по каруселям и мороженому, да прогулкам в парке большой гомонящей компанией. Толком ещё не понимают, но чувствуют.

— Может, таки останешься? — просморкавшись звучно, нерешительно подала сырой голос тётя Песя. — А? Документы выправим через Фиму, пусть он даже и сто раз на Туретчине! Связи-то ого! Остались.

— Да! — Фира до боли вцепилась в руку. — Как Шломо! Как Егор, как кто угодно! А?!

Прижимаю на мгновение к себе, и оно растягивается на несколько минут. Проревевшись и насквозь намочив слезами рубаху, Фира нехотя отрывается. Глаза краснющие, веки припухшие.

— Я некрасивая, да?

— Красивая, — достаю платок и вытираю слёзы, — просто зарёванная.

— Тогда почему?!

— Потому што я Егор Кузьмич Панкратов из Сенцово, а не таки Шломо из Бердичево. Хочу по улицам ходить спокойно, к родне в деревню не тайком съездить, а как Егор. Потому што в Москве у меня друзья, дела, заработок.

— Заработок, — вздыхает тётя Песя опечаленно. — Как будто здесь нет?! Ой-вэй! Кто б мне полгода назад сказал, што чужого гоя буду провожать с большим плачем, чем родного племянника, которого у меня таки нет? Я бы сильно плюнула в его сторону, но не слишком сблизи, штоб без ответа, а теперь вот так вот! Сижу, страдаю за чужого мальчика, который стал таки самую множечко своим!

— В следующем годе постараюсь приехать снова, — говорю от самой што ни на есть души, из глубин. По сердцу мне Одесса и новые близкие люди, которые стали почти што родственниками.

Да и уголков негулянных и плохо выгулянных осталось – страсть! Список начал составлять перед отъездом, так мелким почерком на два листа, и ето где я побывать не успел! Где хоть с наскока раз, так тех ещё больше! Не один год изучать со всем интересом и немножечко даже с приключениями.

— Смотри, пообещался! — тут же оживляется тётя Песя. — Только без денег! Считай себя моим гойским племянником, со всеми втекающими!

— Вытекающими, мам, — улыбается девчонка сквозь слёзы.

— А я как сказала?

— Втекающими. Так не говорят.

— Почему? — удивилась женщина. — Так ведь правильней! Я таки хочу, штобы Егорка втёк к нам в следующем году, и очень не хочу, штобы вытек в этом!

Пока они спорили, поднялся наверх Санька. Фира, завидев ево, принимается реветь с новой силой, и отцепляется от меня, штобы перецепиться к Саньке.

Всё одно к одному наложилось, неладно. Из больницы они недавно вышли, отощавшие и соскучившиеся. Больше канешно Фира, но и тётя Песя таки да! Одни глаза и сиськи. Фира и вовсе – икона. В смысле – глазища на сухой доске да краски поблёкшие.

Сыновей Песса Израилевна пообнимала после больницы, потом меня и Саньку, да к плите!

Несколько дней то готовила всякое вкусное и диетическое, то комнатки отскребала, хотя тётя Хая их таки не в грязи держала! Хозяйка потому тётя Песя, што и баба справная, пусть и на чудной идишский лад.

Фирка тоже соскученная. В больнице-то тухло совсем, тем более с тифом надо лежать и не шевелиться. И не почитаешь особо, потому как мозговая горячка может приключиться.

Посетителей туда тоже не пускают, а даже если и пройти за взятку, то сам дурак.

Вышла она, тока-тока нагулялась наново со мной и Чижом по городу, ан всё, уезжаем. Она и наговориться-то после больницы не успела, а нате! Собираемся уже.

У самово сердце разрывается, так жалко. Даже мыслишка такая в голову, што может – действительно? Остаться? Я хоть и не семит, но именно што в Молдаванку – легко! Они здесь такие евреи, што вроде как и да, но не шибко и религиозные.

Всю ночь тогда без сна почти – представлял себя как Шломо и сам с собой же спорил всячески.

А к утру и понял, што нет, не смогу. Погостить – таки да, а жить постоянно, таки к чорту.

— Всё, — мягко оторвал я Фиру от Саньки, — хватит. Нам ещё собираться надо, а до тово перетащить вверх, што оставляем.