Детство 2

Дядюшка ево проигнорировал, получив за то в спину антисемитское гадостное, но тихохонько, потому как он мужчина рослый и с тростью.

— Извольте! — бойко подлетел носильщик с тележкой, и тут же поскучнел, получив за нашими спинами какой-то знак от извозчика. Даже сдал было назад, но Иван Спиридонович уже поставил на тележку саквояж и повелительно кивнул подбородком на прочий багаж.

— Красотища! — еле слышно шепнул мне Санька, стараясь не слишком вертеть головой по сторонам. Я поначалу напыжился немножечко, изображая искушённово москвича, но вскоре и сам завертел. Вокзал же! Ето всегда ого-го! Лучшие архитекторы и всё такое, есть на что посмотреть.

Смотреть долго не пришлось, потому как мы приехали перед самым отправлением поезда – нарочно, штоб не вовсе уж светить своими физиономиями на всю Одессу. Сдали кладь в багажный вагон, и только-только успели усесться у себя в купе, как поезд тронулся.

— Здорово, — шепнул Чиж одними губами, едва закрылась дверь.

— Ага, — отвечаю ему, наминая кулаком мягкую спинку дивана и поглядывая на Ивана Спиридоновича с чутком стеснительности. Тот засмеялся негромко, и сразу стал очень свойским – вот ей-ей, настоящий дядюшка! Даже лучше настоящего.

— Ага, — повторил я, заулыбавшись в ответ. — Здорово! Ето што, на троих только?

Кивок с улыбкой и шуршание развёрнутой газеты.

Купе – шик шикарный! Диваны широченные и мягкие, кожа на них ажно ластится к тебе, такая себе выделка здоровская. Вокруг полированное красное дерево, а где нет, там бронза. И вот ей-ей! Не поделки какие, а такое, што и не бедный барин не погнушался бы выставить в своей гостиной!

Зеркало не из обычных, а… вот даже не знаю, как такое назвать! Не рамочка дорогая, а само стекло такое, што и отражение будто глубокое, важное такое. Смотришь в такое и веришь – да, важная персона!

Столик с вышитой скатертью, лампа с абажуром, занавесочка на окошке. И лесенка наверх.

Живём! И што важно – не на свои.

— Ого, да?! — наклонившись ко мне, сказал тихохонько Санька. — Жизнь-то – ого! Налаживается всё больше!

И как-то всё так началось, што и тоска отпустила, што в уголочке была, и поверилось.

Действительно ведь, налаживается!

Двадцать пятая глава

Заселились в меблированные комнаты ниже средней руки, аккурат на втором етаже. Такая себе маленькая гостиная с не слишком засаленной мебелью, да две крохотные спаленки с облупившейся краской на старых рассохшихся кроватях, поместившихся там едва-едва. Под ними горшки. Вазы ночные, значицца. И клопы. Много, несмотря на запах керосина.

— Пару дней со мной поживёте, — с нажимом сказал не снявший дорожный сюртук Иван Спиридонович, расхаживая по поскрипывающему полу, устланному ковровой дорожкой, протоптанной мало не до основания, — свои дела решу, а потом и за ваши примусь.

Я отмолчался, а Иван Спиридонович, не дожидаясь ответа, выглянул в коридор и велел подать умыться. Пожилая горнишная, не слишком и торопясь, принесла еле тёплой воды в единственном кувшине.

— Н-да, — крякнул дядюшка при виде таково сервиса, и явно хотел сказать чево-то там интересного прислуге, но глянул ещё раз на такое её лицо, не шибко помеченное интеллектом, и смолчал. Вырвал только из блокнота записочку, да написал там всякое, што заказать в трактире на вынос.

Умывался он, отфыркиваясь как морж, скупо плеская на усатое лицо и щедро разбрызгивая ето самое скупо по всей комнате. Закончив, мотнул нам головой на умывальник, вытерся, да и сел за облезлый столик перед грязноватым окном, писать что-то, поминутно сверяясь с толстой записной книжкой.

Пока умывались, принесли заказ из трактира – мальчишка такой, наших лет примерно – бойкий, но ухайдоканный с самово утра, а скорее – за пару месяцев до тово, и на пару недель вперёд. Умученный вроде, но видно, што не шибко и тяготится, потому как при снеди, да и копеечка какая-никакая накапывает. Тяжко, канешно, но где иначе-то?

— Извольте, — он подобострастно-бесцеремонно подвинул дядюшку от стола и расставил снедь. — Щи из свежей капусты с курятинкой. Курятинка жирная, наваристая, со всем удовольствием кушать будете! Кулебяка с мясом и чайничек-с…

Водрузив чайник с кипятком на салфетку, он дождался чаевых, оценил их скудный размер, и выразил своё небрежение взмахом льняных кудрей, обильно смазанных деревянным маслом.

— С дороги поесть надобно, — велел нам Иван Спиридонович, взяв полотенчико заместо салфетки, — садитесь! Даже если особо и не хочется, другой еды до самого вечера не будет.

Ели в молчании и почти в полной тишине. Иногда только дядюшка, мыслями где-то сильно не здесь, хмыкал, бубнил себе под нос невнятное, да морщил лоб.

— До вечера! — попрощался он. — Не выходите из комнат, если только по нужде.

Хлопнула дверь, и мы переглянулись.

— Што-то он мне разонравился, — делюсь сомнением с Санькой, заковырявшемся в носу.

— Думаешь? — палец с добытым содержимым обтёрся о стену.

— Важный такой! Сговаривались на сопровождение, штоб в дороге не цеплялся никто, а ишь, разогнался! Решил всё за нас, и даже не спросился.