Детство 2

— Розги мне всё равно влупить бы успели, пусть даже ты как ветер до Хитровки бежал, и там тоже сразу, — поёрзав на животе, устраиваюсь поудобней на пропотевшей простыне, — а дальше ещё хужей могло выйти!

— Ага! — закивал Мишка. — Одно дело, когда учительши разгневанные на извозчике прискакали, такие все дамы с положением, и другое – оборванцы хитрованские. Другое отношение сразу! То через тюрьму и бунташность, а то через благотворительное общество и попечение от серьёзной публики.

Санька дёргает плечами, не слишком-то успокоенный, вид по-прежнему хмурый, но хоть виноватиться чутка перестал. Не так штобы успокоенный, но хоть на человека похож, а не на схимника кающевося.

— Здорово болит? — поинтересовался Мишка негромко, стараясь не тревожить лежащего на соседней койке мужчину с крупными каплями пота на желтоватом лице.

— Ето? Так, не очень… незадача просто вышла. Розги-то мне, вишь ты, по-божески полицейский служитель прописал, ето санитар хорошо пояснил. Болюче, но ничево так, не калечно.

— А што тогда? Загнило? — голос полон сочувствия.

— Агась. Пока в жару метался. Розги-то оно – тьфу! Обидно больше. А тут одно к одному наложилось, но больше тумаки Ивана Карпыча, да задохлость моя, когда волочил. Одно к одному так и легло, што до нервической горячки и дошло. Три дня мало што не в беспамятстве.

— Вот за голову – да, — вздыхаю я, — жалко! Тумаков надавал, так до сих пор туман стоит! Сотрясение мозга, так доктора говорят, да горло чуть не поломал. Слышишь? Хриплю!

— Ивана Карпыча тоже – тово! — разродился злорадно Пономарёнок. — Высекли!

— Да ладно!? — восхитился я.

— Плетьми? — хищно подался вперёд Санька.

— Не, — Мишка замотал головой и достал яблоко, — бушь?

— Не, — отказался я, — горло передавил, теперь ещё недели две, а как бы и не больше, кашицами питаться буду, да бульонами. Говорить, так и ничево, а глотать так только воду. Жевать тоже никак, в горле отдаётся.

— Давай, — не стал отказываться Чиж, захрустев, — а сладкое!

— А то! Да, не плетьми Ивана Карпыча, — продолжил Мишка, — розгами. Он замолк, напуская на себя вид таинственный и важный.

— Пока! — выпалил наконец он. — Пока розгами! Нарушение общественного порядка, решили вот так. Отходили крепко, што сам встать не смог! Тот же служитель полицейский и охаживал, да говорят, со всем нашим усердием! Тебя-то он по долгу службы, пусть даже и говоришь, что дядька ассигнацию сувал, а самово ево – ого! От всей душеньки!

— Пока? — я ажно подался вперёд, не обращая внимания на заболевшую спину.

— Агась! — Мишка засиял начищенным пятаком под свечой, чуть не лучики от нево идут. — Дело передали в волостной суд – к вам, в Костромскую губернию. Федул Иваныч говорит, што непременно добавят! Дескать – даже не потому, што дело чутка самую резонас… резонансное! А потому, што вроде как для порядка. Очень уж не понравилось властям московским, как он тебя волочил, полузадохшевося.

— Как же! — фыркнул Санька, подрастерявший за хитровскую весну да одесское лето немалую часть простодырой деревенской наивности. — Не понравилось! Учителкам не понравилось, а через них и общественности с комитетами. Вот штоб успокоить общественность ету, так оно и вот! Без етово бы шиш с маслом! А дома ему непременно добавят, тут Мишка не врёт!

— Угу, — кивнул я, стараясь давить довольную улыбку, — а с документами што?

— Такое себе, — Санька сделал рукой, — вроде как и хорошо, но непонятно. Через газету знаем, што Владимир Алексеевич на што-то там интересное набрёл по твоему делу и весь в ентузиазме. Так писал. А насколько етот ентузиазм на тебя идёт, сказать не могу. Репортёр же! Они не столько за правду, сколько за интересное для публики.

— Мастер говорил, — Мишка ревниво покосился на Саньку, — што даже если и не выйдет через Гиляровского, то всё равно можно! После таково инци… дента, из общины деревенской выйти вполне себе можно. Тем более, общественность.

— А дальше?! — зашептал я, вытянув шею.

— А дальше, — Мишка чутка потянул, делая на лице улыбку, — вообще тьфу! Ты же на сапожное ремесло выучился, пусть даже и как холодный. Сдать в управе, и всё тут! Такой себе дееспособный станешь. Не взрослый, но сможешь на Москве оставаться, как ремесленник.

Взяток, канешно, понараздавать придётся, но ничево таково, што не потянуть.

— Было бы всё так просто, — протянул Санька.

— А и не всё! — согласился Пономарёнок. — Законы-то у нас какие? Через дышло! За Егора учительши да газетчики заступятся. Да собственно, уже заступились. А купцы?! Так-то оно не всякому…

Мишка виновато посмотрел на Чижа, на што тот только плечом дёрнул.

— Вытащим! — пообещал я горячо. — Я не я буду, а вместе будем, в Москве!

— Как учителки? — поинтересовался Мишка, переводя разговор на другое.

— Приходят! — похвастался я. — Каждый день! Хотели на квартиру к себе забрать, да нельзя. Доктора оставили понаблюдать, потому как голова. Да и с документами, наверное, не так всё и просто. Не родственники, дескать, и не опекунши! И вряд ли дадут.

— Непросто, — закивал Мишка. — Федул Иваныч тоже тебя забрать хотел, но нет! Упёрлись.

— Жаль. А Дмитрий Палыч што?