Детство 2

— А што? — вздохнул Мишка. — Пьёт! Ничево-то ему, ироду, и не сделать по закону! Не он тебя волочил, а што рядышком шёл, так за то и не накажешь. Но не к добру ему то! Пьёт всё больше, работает всё меньше. Так… огрызок человеческий. Дочек если замуж успеет выдать, то уже и хорошо. Но думаю, много раньше от водки сгорит.

— Бог с ним!

— Сам как? — поинтересовался я у Саньки.

— Ну, — пожал тот плечами, — ничево. Скушно только без тебя, а так и ничево. Живу вот у Федула Иваныча пока, по хозяйству помогаю. Он сказал, што сейчас ко мне вроде как и заодно присмотреться могут, с полиции кто по части документов. Если на Хитровке, то вроде как и не вполне благонадёжен.

— Не сцапают? В вошьпитательный дом-то?

— Не! — отозвался за Саньку Пономарёнок. — Мастер говорит, што сейчас такое всё… подвешенное. Склоняются пока на опеку. Хватать не станут!

* * *

Дело подвисло, но покамест отдали меня под временную опеку Владимира Алексеевича.

— Нет ничего более постоянно, чем временное!

Гиляровский искромётно шутит, рассказывает в лицах наисмешнейшие байки, и перезнакомился со всеми больными из моей палаты, и едва ли не с половиной медицинского персонала больницы. С теми, с кем ещё не был знаком.

— Людмила Ивановна! — басовито зашептал он через весь коридор, завидев немолодую милосердную сестричку, — всё-то вы хорошеете, проказница! Не будь я прочно и счастливо женат, небось приударил бы за такой прелестницей!

От ково другово такого моветона почтенная Людмила Ивановна и не потерпела бы! Но Владимир Алексеевич крутит ус, лукаво подмигивает, и смолоду некрасивая баба – вот ей-ей, чувствует себя не иначе как молоденькой девчонкой, впервые пришедшей на деревенское гулянье.

— Степаныч! — из внутреннего кармана бекеши извлечён пахнущий копчёной рыбой балык, — как знал, что тебя встречу! Держи! Волжская!

Расчувствовавшийся санитар неловко принимает дар. Мелочь! А какое внимание от уважаемово человека, известного всей Москве! Тут и сам себя зауважаешь.

Гиляровский заполнил собой всю немаленькую больницу. Басовитым шмелём он гудит из палаты, кабинета врача и внутреннего дворика. И полное впечатление – одновременно!

Я уже в пролетке, закутанный от неблагостной октябрьской погоды. Жду. Владимир Алексеевич садится наконец, и под ево немаленьким весом проседает экипаж… Но нет! Будто телепортировавшись, он оказывается в десятке сажен, штобы обсудить што-то важное с пожилым доктором.

Кучер, свесившись с облучка, только головой вертит, да ругается восхищённо вполголоса.

— Трогай! — Владимир Алексеевич сел таки в пролетку. — Столешников переулок, дом девять!

Ехали пока, так целая екскурсия получилась. Так вкусно рассказывал о домах, мимо которых процокивала наша лошадка, што прямо ой! Даже извозчик заслушивался, повернувшись вполоборота.

Дом такой ничево себе, богатый! Не так штобы прям баре живут, но видно, што люди не из последних. Пока поднялись на третий етаж, так я даже заробел немножечко – как примут-то?!

Мария Ивановна, супруга моево временного опекуна, встретила меня благожелательно и очень флегматично.

— Я иногда подумываю заявиться с крокодилом на поводке, — доверительно наклонившись ко мне, зашептал Гиляровский на всю квартиру, — так думается, что она и тогда только улыбнётся, да устроит крокодила поудобней в нашей ванной!

Губы у меня сами растянулись в улыбке, а Владимир Алексеевич захохотал басовито.

— Наденька, — представил он дочь, притянув её к себе. Такая себе… в папу.

«Лучше б в маму», — вылезло язвительно, но к счастью, не на язык.

— Твоя комната, — провёл он меня в небольшую комнатушку с железной кроватью, шкафом и письменным столом. — Юлия Алексеевна и Степанида Фёдоровна уже доставили вещи. Место нашлось бы и для Александра, но увы и ах…

Гиляровский развёл руками.

— …судебная система.

Я покивал, зная о том напрямую от мастера Жжёнова. Опекун же мой, чуть замявшись, прикрыл дверь и присел на стул, показав жестом на застеленную кровать.

— Я должен рассказать тебе о ходе расследования, — начал он непривычно серьёзно, — единственное – ты должен пообещать мне не лезть в этот гадюшник как минимум до совершеннолетия.

Киваю, чуть помедлив.

— История твоего отца, — опекун повернулся на стуле, прикрыв глаза, — оказалась много сложней, интересней и трагичней, чем мне представлялось.

— Нет-нет! Никаких там барских бастардов и прочих, — он пренебрежительно махнул рукой, — низкопробных сюжетов. Нормальный крестьянин… из свободных!

Владимир Алексеевич приоткрыл глаза и уставился на меня пронзительно, явно вкладывая в ети слова што-то большее. Ну да потом переспрошу!

— Солдатчина, Балканская война, — опекун пожал могучими плечами и снова подёргал ус. — А знаешь? Ведь мы с ним, скорее всего, пересекались! Н-да… Вернулся, а деревни и нет.

Холера. Все померли.

— От холеры? — в голос вылезает недоверие. Холера, она конечно та ещё зараза, но штоб прямо целая деревня, до единого человека?!