Детство 2

А вот если Хитровку после купечества поставить, поперёд творческой публики, то уже и да, такое себе клеймо на всю жизнь. Певца каторжансково. Вроде как декларация о намерениях и такое всё.

Он вообще эту часть, хитрованскую, опустить хотел, но тут уже я совсем упёрся. Мало ли? Им лестно, а мне и пригодиться когда может.

Заранее даже чутка, как с Иваном Карпычем вышло. Теперь ого! Хрен там полезут родственнички на опеку и денюжки, да и другие всякие призадумаются.

Но тут такое дело, што публике этой лучше не должать. А то ведь спросят! Да и на крючок. Ишь, крёстный нашёлся!

А так вроде и отдам долги, да вперёд сильно, с размахом. Пусть даже и не столько тем помогальщикам незваным, а вроде как всем атаманам хитрованским, и немножечко всей Хитровке. Но тут такая штука, што на этом и помогальщики авторитета среди своих приподнимут за помощь мне. Такое всё, закрученное.

* * *

К «Яру» подъехали с шиком, на тысячном рысаке – один из купчин расстарался, прислал за нами своего. Народ уже почти весь собрался, и публика такая, што и ого! Ково не назовёшь, все на слуху!

Тут тебе и один из Рукавишниковых, и Карзинкин Андрей Александрович, и Евдоким Жохов. А вон Крестовниковых экипаж, Дурдинский.

Не все в великих миллионах, но ого! На слуху. Жоховы вон каким паровозом попёрли! Все понимают, што эти – да! Выйдут в миллионщики.

— Ну что, орлы!? — встряхнул нас дядя Гиляй. — Не передумали? Соберитесь тогда! Ну, как репетировали!

Собрались и сошли такие себе, со всем достоинством. Не с фанаберией дурной, а как специалисты, знающие себе цену. Владимир Алексеевич чутка за нашими спинами, вроде как свита. А не последний ведь человек на Москве! Так што внимание пусть невольно, а привлекается.

Сами в костюмчиках таких себе приличных, в руках саквояжи. После бани, да причёсанные и наодеколоненные, што куда там!

Покрутились немножечко во дворе, вроде как показали себя. Ну и купцам почтенным тоже подходили, почтение засвидетельствовать.

Но и себя блюли! Дурдин жопой повернулся, ну так и подходить не стали. Жопе ещё кланяться!

Швейцар у входа, весь в медалях и бороде до пупа, голову этак склонил перед нами. Вроде как и швейцар, а вроде как и чуть ли не адмирал моря-окияна. Ловко!

Ну мы ему и по рублику! Каждый. Вроде как не нужно, потому как не гости, а артисты приглашённые, но – жест! Для тех, кто понимает. Потому как достоинство и себя блюдём!

— Прошу, — официант, вот ей-ей, будто из пола вырос! Вот только што не было, и жух! Строит, вежливый такой да нарядный.

Прошли к столику своему. Оно как сделали? Столы купеческие подковой поставили, и вроде как сценка мал-мала получилась перед ними. А столик наш не к самой подкове, а чуть наособицу.

А плясуны – тоже наособицу. Напротив подковы столики, но всехние, а не личные. С напитками для освежения. Мы так получаемся, промежду всех.

— Присмотри, — велел Владимир Алексеевич одному из официантов, указав на наши саквояжи, — не дай Бог, найдётся какой завистливый дурак, так представление испортит!

Только кивнул тот, и встал так навытяжку, што куда там гвардии! Даже лейб. Но всё едино – официант, издали видно.

С почтениями лезть к купечеству не стали. Так себе, в меру – к ручке не лезли, а именно как отметились, вежественно.

К цыганам подошёл знакомым. Поздоровкались.

— Плясать пришёл? — вроде как равнодушно интересуется Фонсо, а самого, вижу, ажно в пот чутка бросило. Ещё бы, такой соперник!

— Нет, — улыбаюсь, — представление давать буду в перерыве, в плясках я вам не конкурент!

Смеётся!

— Веришь ли! — и по плечу меня. — Аж на душе легче стало! Но совесть, зараза такая, всё равно мучает! Потому как знаю, почему плясать не можешь в полную силу.

— Ничево, Фонсо! — зубы скалю весело. — Спляшем ещё! Не перед купчинами, так для веселья!

— И то! — повеселел цыган, и так как-то – подобрел, што ли.

А купчины не торопятся, по залу так степенно, да друг с дружкой то шепчутся голова к голове, а то и спорят мало не до грудков. Мы же за столиком сидим, наблюдаем.

— Первый блин, — пояснил дядя Гиляй, с превеликим интересом рассматривающий купечество. Как-то так у него выходит, што вроде как мы и не на почётном месте сидим, а сразу и не скажешь!

Такой себе человек, што ажно пространство под себя подминает. Получается так, што где он, так центр и есть. Всево!

— О судействе так толком и не сговорились, — хмыкнул опекун, — так решили, что каждый выделит по тысяче, пятьсот и триста рублей. За первое, второе и третье места. И судят индивидуально.

— Да ладно!? — не поверил я, тихонечко хихикая в кулак и переглядываясь с Санькой. Дядя Гиляй улыбается в усы, но кивает – подтверждает, значицца.

— С другой стороны, — хмыкнул он, — а как судить? Критериев-то нет, кроме как нравится или не нравится! Это же не состязание силачей!

— Ну… — признал я, перестав наконец хихикать, — с другой стороны и логично получается. Первое же соревнование, какие тут критерии! А с кубками и прочим?

— Индивидуально, — с удовольствием повторил опекун, щуря глаза, — денег добавить понравившемуся танцору, портсигар золотой с дарственной надписью, перстень.