Детство 2

— Оно как бы и да, — из меня полезло сомнение, — но всё какое-то такое… на милость господ купечества. Хотя с другой стороны, а мы што? Иначе?

Купечество наконец расселось, и грянула музыка, да такая задорная, што руки-ноги сами подёргиваться стали! Сложно усидеть-то!

Ан сижу, наблюдаю за плясунами. Азартно!

— Гля! — затыкал меня Санька в бок. — На тебя смотрят! Да не плясуны, купечество! Да не гляди ты так! Они не как жирафу в зоопарке, а вроде как исподволь. Плясать кто выходит, так они смотрят на тово, а нет-нет, да и на тебя! Вроде – а как ты оцениваешь?!

— Иди ты! — не поверилось мне.

— Сам иди!

— Вот же! Сперва не позвали, а потом за эксперта засчитали!

Потом гляжу, а и в самом деле да! Смотрят. Я было задичился, но быстро отпустило. Больно уж хорошие плясуны собрались!

И што интересно, они вроде как на две части – одни плясать мастера, а другие трюкачество всякие больше. А может и правда – цирковые.

Сижу, азартничаю, но на часы поглядываю. Минут за несколько официанта подозвал и за ширму спросил. Переодеться.

Смотрю – заколотило Саньку.

— Ты это прекращай! — говорю строго, начав переодеваться. — На свадьбе еврейской отплясывал тока так, а тут застеснялся вдруг! Соберись!

Но меня и самого трясёт. Тут дядя Гиляй за ширму заглядывает, улыбается.

— Ваш выход, щеглы! — нас и отпустило чутка. Вон, взрослый рядом. Сильный и умный. Музычка смолкла, ширму убрали, и вот тут мы, такие красивые!

Такие себе евреи, што ой! Туфли эти, шляпы с нашитыми пейсами, лапсердаки.

И газыри черкесские. На лапсердаках. И оружие бутафорское растыкано везде, вплоть до носков туфель. Такие себе пираты еврейские.

Сразу – молчание. Гробовое. А трясёт меня! Но тут музычка нужная заиграла, и вот ей-ей, отпустило! Переглянулись мы с Санькой, перемигнулись…

Вперёд друзья, вперед пора настала,Канун Исхода празднует народ.Еврейское казачество восстало,В Одессе был таки переворот.

Пою, стараясь изо всех сил соблюдать преувеличенную еврейскую картавость и местечковый акцент. Глаза купечества всё шире и шире, а в них такое себе недоумение, што прямо ой! А до восторга ещё допеть надо.

В казачий круг сошлись мы втихомолку,Блюдя законы всех великих смут,Прикрыли мы папахами ермолки,и к седлам приторочили талмуд.

В глаза стало появляться понимание и исчезать недоумение. И восторг, пока совсем немножечко.

Никто не шел на должность атамана,Ведь атаман поскачет первым в бой,Потом избрали Лёву Блейзермана,Он взял за это денег боже ж мой.

Прорвало! Не ржут ещё конями, но таки скоро! Есть контакт! Ритм отбивают, кто-то из купчин бороду свою зажевал, штоб не в голос смеяться

А есаулом выбрали мы Каца,За твердость духа и огромный нос,Он в знамя нам не разрешал сморкаться,И отвечать вопросом на вопрос.

«Яр» отозвался сдавленными смешливыми рыданиями, в глазах – ну полный восторг! А Санька, шалопет, ещё и маршировать под песню начал! А потому как не умеет, то умора совершеннейшая!

Вот грянул бой, а что мы можем сделать?Кругом враги, а вдруг они сильней,Свои ряды мы развернули смело,И боевых пришпорили коней.Мы мчались в тыл, как полем черный вихрь,Решив, что смерть не люба казаку,

Как развевались пейсы наши лихо,Сплетаясь с гривой конской на скаку.Наш атаман догнал нас на кобыле,Я умоляю в бой вернуться вас,А кони были в перхоти и в мыле,И казаки не слухали приказ.Тут вышел Кац, Шалом, браты-казаки,Кто в бой пойдёть представлю к орденам,А тот кто откупился от атаки,Тот подвозить снаряды будет нам.

Купчины вперёд подались – все-превсе прям! И кто бороду зажёвывает, а кто и скатерть. Слушают!