Девять принцев Амбера. Ружья Авалона

Он принялся рисовать на влажной серой стене. Сначала он очертил вертикальный прямоугольник, как бы раму будущей картины. Потом под его рукой стали возникать очертания маяка. Поразительно, в своем он уме или нет, но искусство старого мастера не поблекло с годами. Я зажигал спичку за спичкой, держа каждую за самый кончик, а потом плевал на пальцы, и, когда правой рукой держать было уже невозможно, хватал спичку левой уже за обуглившийся конец, и переворачивал ее, давая ей догореть до самого конца, прежде чем зажечь следующую.

Когда иссяк первый коробок, Дворкин уже покончил с башней и принялся за море и небо. Я всячески подбадривал его, бормоча слова восхищения.

– Здорово! Просто великолепно! – сказал я, когда рисунок был почти закончен.

Потом он заставил меня истратить еще одну спичку, чтобы поставить на картине свою подпись. К тому времени у меня почти иссяк второй коробок.

– А теперь полюбуемся картиной, – заявил он.

– Если ты хочешь вернуться в свои апартаменты, любоваться картиной придется мне одному, – сообщил я. – Спичек осталось слишком мало, чтобы мы могли себе позволить войти в роль искусствоведов.

Он немного обиделся и надулся, но тем не менее сразу отошел к другой стене и принялся рисовать, едва я зажег следующую спичку.

Дворкин изобразил маленький кабинет, череп на столе, глобус рядом, а стены сплошь в стеллажах с книгами.

– Ну вот и отлично, – сказал он, когда я, покончив с третьим коробком спичек, вытащил последний, неполный.

Ему потребовалось еще шесть спичек, чтобы закончить рисунок, и одна, чтобы его подписать. При свете восьмой спички он внимательно осмотрел свою работу (у меня теперь оставалось всего две спички), быстро шагнул вперед и исчез.

Спичка догорела до самого конца и обожгла мне пальцы; пришлось ее бросить. Она зашипела, упав в сырую солому, и погасла.

Я стоял посреди камеры, содрогаясь в смятении чувств. И тут вдруг снова услышал голос Дворкина где-то рядом.

– Я только что сообразил, – сказал он. – Как же ты будешь любоваться картиной в такой темноте?

– О, я неплохо вижу в темноте. Я так долго живу с ней, что мы, можно сказать, сроднились.

– Понятно. Я ведь просто так поинтересовался… Посвети мне, чтобы я мог уйти.

– Хорошо, – согласился я, доставая предпоследнюю из оставшихся у меня спичек. – Но в следующий раз приходи, пожалуйста, со своим светом: спичек у меня уже нет.

– Ладно! – ответил он.

Я зажег спичку. Он подошел к своему рисунку, сосредоточился, прошел сквозь него и снова исчез.

Я быстро обернулся к маяку Кабры и сосредоточился на нем, пока эта спичка не погасла. Да, магия в рисунке чувствовалась.

Но вот хватит ли мне последней спички?

Нет, пожалуй, нет. Здесь мне потребуется сосредотачиваться дольше, чем с Козырем, чтобы пройти на ту сторону.

Что бы мне поджечь? Солома слишком сырая, могла и не загореться. Жуть: передо мной открыты врата, путь на свободу, а я не могу ими воспользоваться.

Мне нужно пламя, которое будет гореть достаточно долго.

Тюфяк! Он сшит из ткани и набит соломой. Эта-то солома достаточно сухая, да и ткань сама по себе горит.

Я расчистил половину камеры, до голого камня. Поискал свою заточенную ложку, чтобы распороть тюфяк. Проклятье! Дворкин уволок ее с собой!

Пришлось рвать тюфяк голыми руками. Поддался он не сразу. Я вытряхнул сухую солому на пол и сложил кучкой. Рядом положил саму тряпку, если потребуется дополнительное топливо. Чем меньше дыма, тем лучше. Если пройдет стражник, это привлечет ненужное внимание. Хотя вряд ли: меня кормили как раз недавно, а еду приносили раз в день.

Я зажег последнюю спичку и поджег с ее помощью пустой коробок. Когда тот загорелся, поднес его к соломе.

Получилось не сразу. Солома все же была более сырой, чем я надеялся, хотя эта горсть была из самой середины. Но в итоге все же разгорелась, для этого пригодились два из трех пустых коробков – хорошо, что я не выкинул их в сливное отверстие.

Я бросил в огонь третий коробок, в левую руку взял тряпку от тюфяка и встал лицом к картине.

Костер разгорался, свет все лучше освещал стену, а я сосредоточился на башне, вспоминая ее. Кажется, я услышал вопли чаек. И ощутил соленый морской ветерок. С каждым взглядом изображение становилось все более настоящим.

Я бросил в огонь тряпку. Пламя на секунду опало, потом снова разгорелось вовсю. Я не сводил с рисунка глаз.

Магия не покинула рук старого мастера, ибо маяк вскоре стал таким же настоящим, как и моя камера. А потом он единственный остался настояшим, а камера – просто Тенью где-то у меня за спиной. Я слышал плеск волн и ощущал теплое прикосновение лучей послеполуденного солнца.

Я шагнул вперед, но сапог мой не опустился в огонь.

Я шагнул на песчаный, в мелких камешках берег крошечного острова Кабра, на котором стоял маяк, высокий и серый, освещающий кораблям в ночи путь к Амберу. Стайка встревоженных чаек с криками закружила над моей головой, а смеху моему вторили шелест прибоя и вольный вой ветра. Амбер остался в сорока трех милях за моим левым плечом.

Я сбежал.

Глава десятая