Девять жизней Николая Гумилева

Не снимая туфелек, процокала каблучками по паркету в комнату подруги. Как и во всей квартире, здесь было чисто прибрано, кровать застелена кружевным покрывалом, а на этажерке лежала записка, написанная аккуратным Таниным почерком: «Милая Зинуля! Если ты читаешь это письмо, значит, со мной случилось несчастье. Сейчас семь часов вечера, и я рассчитываю вернуться к девяти. Я иду к Инге, чтобы объясниться. На занятиях у Кони я вдруг вспомнила, что такие косички «колоском» отлично умеет плести муж моей сестры доктор Дынник. Я выпросила до завтра у добрейшего Кони материалы дела и хочу показать их Евгению Львовичу. Показать и потребовать объяснений. Надеюсь на благополучное завершение нашей беседы и думаю, что это всего лишь недоразумение и Евгений Львович развеет мои сомнения. Если же нет — я пойду в милицию и расскажу, кто настоящий убийца Юшкевичей. Если я не вернусь, ты знаешь, где меня искать. С благодарностью за все, что ты для меня сделала, Таня Яворская».

Зиночка сунула в сумку письмо и порывисто обернулась к Штольцу, сдавливая пальцами виски.

— Нет! Это просто немыслимо! Доктор Дынник — и вдруг убийца! Никаких нервов не хватит! Генрих Карлович! Надеюсь, у вас есть кокаин?

Начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством полез в карман, и Зиночка истерично расхохоталась.

— Это чистое безумие! У кого я прошу? У представителя власти! И представитель власти охотно делится со мною кокаином! Мир сошел с ума! Ладно, давайте.

Отбросив сумку, Бекетова-Вилькина взяла протянутую коробочку, привычно втянула ноздрями высыпанную на запястье щепоть и, возвращая порошок, раздраженно осведомилась:

— Так что, Генрих Карлович? Вы отвезете меня на служебной машине к Яворским? Или мне идти одной, по темным улицам, где разгуливают гопники[28]?

Задетый Штольц пошел красными пятнами.

— Как вы могли подумать, Зинаида Евсеевна, что я покину вас в трудный момент? Хорошего же вы обо мне мнения.

— Ну, так не стойте столбом, шевелитесь! — прикрикнула хозяйка, устремляясь к входным дверям.

Хрустя кожей плаща, Генрих торопливо припустил за ней. Они вышли на улицу и остановились, замерев перед величием петроградской ночи. Сейчас, когда темнота скрыла разруху, осталась только луна и река, в которой отражались звезды.

— Потрясающе яркая луна! — невольно вырвалось у Штольца.

— Не зарьтесь на чужое, это моя луна, — сварливо откликнулась Зиночка.

— Так уж и ваша, — не поверил Генрих.

— Мне ее Гумилев подарил, — похвасталась Зина.