Девятое имя Кардинены

Снова замолчали. Здесь мох затянул и деревья на высоте человеческого роста, и в его зыбкой толще нога то и дело встречала гниющий сук или булыжник. Воздух стал пахнуть резче, плотнее липнуть к коже. Подходили к болоту. Старуха то и дело приподнимала носком еловые лапы, которые стелились по самой дороге, дотрагивалась рукой до осиновых веток с бляшками серо-зеленых листьев: то ли лаская, то ли пытая отметину.

— Скоро к месту выйдем.

И в самом деле, лес будто отрезало. Пологий склон с выступающими, 3как жилы, древесными корнями спускался в темную воду, подернутую ряской, вспухшую островками звездчатого кукушкина льна и осоки с бледными цветами. На берегу между вбитых в землю досок лежали такие же, как у старухи, древние, узловатые колья, пропитанные смолой, чтобы не сгнили.

— Кольгринда. Путь через топь. Здесь она кончалась, отсюда и пойдем.

В этих местах, куда почти невозможно пройти посуху, болотные тропы размечают. Но когда ожидают врага, наметку выдергивают: тогда пройти в селение, не рискуя провалиться в зыбь, могут лишь местные, и то пока помнят.

Старуха неторопливо развязала плат, разделась. Под кожаными одежками на ней была грубая полотняная рубаха, заношенная до полупрозрачности.

— Я с тобой, — сказал мальчик тоном утверждения.

— И думать не моги! Меня затянет — кому вызволять, как не тебе?

— Помоложе твоего не нашлось на такую работу.

— Ох, объясняй тебе в который по счету раз. Одна я по древности моей знаю, как тут шла дорога. При мне колья вытаскивали. Небось, внизу по сю пору те же камни лежат — моя нога их почует. Да и терять мне не столь много. Девяносто лет без мала землю топчу, двенадцать сынов и дочек родила, внуков от них пошла добрая сотня, а уж правнуков таких, как ты, — что игол сосновых! Все крепкие и смышленые, и никто не умер по моей вине.

— Мужчины пошли завалы разбирать на тележном пути. Это я понимаю. А о кольгринде никто из чужих и не ведает.

— Почем знать, может кто сунется по дурости. Главное, мы обещали эркскому правителю, что откроем все пути, так, значит, и надо сделать. Неважно, есть ли в этом смысл и польза.

— Ну да. Слово держим.

— Не только. Вот женщина родит, так всё в доме развязывают и открывают настежь, чтобы ей разрешиться. Суеверие, думаешь? Ой, не так все просто. То, чего ты хочешь, надо показать Ему… Ну, заговорил меня. Иду, да держат меня обе руки Бога, правая и левая, что ближе в сердцу!

Она зашла в болото по пояс, неся два шеста и молот в поднятых руках. «Мост» на дне нашелся, видимо, сразу, потому что первые меты она поставила в двух шагах от берега и тотчас вернулась за другими. Так было надо пройти с полет стрелы, ходя взад-вперед подобно челноку: вначале по колено, а дальше — по грудь в жидкой болотной грязи. Раза два то ли нога у нее сорвалась, то ли плоский камень от времени ушел вглубь — она погружалась едва не с головой, мальчик напрягался подобно луку — но тут же выбиралась на крепкое место. В конце концов он не выдержал, ухватил в руку булыжник и полез за ней следом — проходить путь второй раз, для верности.

Закончили работу уже близко к вечеру. На своем берегу сняли грязное, сунули в мешок и начерно обтерлись кукушачьим мхом, который мальчик успел натеребить. Натянули верхнюю одежду. Отошли куда посуше и поукромнее. Мальчик сноровисто разжег костерок, набрал в ключе воды и подвесил над огнем котел. Когда вода нагрелась, обтерлись еще раз, переоделись в чистую исподню. Из запазушных карманов извлекли еду — вяленое мясо и пресный хлеб; поели. Под низкие еловые ветви нагребли хвои, а поверх них набросали лапника — вышел полог для спанья.

— Ну, правнук, ползи туда, грей мне место. Ближе к полуночи поменяемся.

Она уселась у огня, подкармливая его древесной мелочью — чтобы не гас и шибко не разгорался.

«Понимаешь, правнук, нельзя строить блаженную землю в одиночку и только для самих себя. Даже как образец. Когда мы, беглые холопы, уселись здесь на трех кочках посреди леса, отбились от всех и вся и учредили три вольные деревни: Зент-Антран, Зент-Ирден и Селету, — у нас стало всё общее и всё свое. Лес был изобилен, охота давала много мяса и шкур. Расчищая поляны, чтобы селиться на них, мы вырубали только те деревья, которые шли на постройку. На лесных луговинах мы сеяли просо, удобряя землю золой из сушняка, который горел зимой в наших печах. Белую бересту мы испещряли знаками нашего священного письма, чтобы учить детей. Мы приноровились отличать съедобные коренья от ядовитых и находить применение тем и другим. Прясть сосновую хвою, расплющенную между камней, и длинную болотную траву, и шерсть лохматых наших псов. Добывать дикий мед, не губя пчел, и варить болотную руду. А стоит нам захотеть — и через границу, которой мы себя обвели, тайно, воровски передавали бы нам в обмен на лисьи, бобровые и куньи меха — всё, чем славен внешний мир: и сладкий сахар, и черную сталь, и белое серебро, и книги на коже и травяном волокне.