Девиация. Часть первая «Майя»

Через три дня опять хлопцы пришли. Хотела выгнать, но не выгнала. Всё повторилось. Потом продолжалось каждую ночь до конца сессии. Домой ехала разбитая, зато довольная. Макар ничего не заметил, или виду не показал. А я – партизан. Жизнь потекла дальше: школа, хозяйство. И тоска. Но в душе я уже была другой – знала, что справжнє життя не дома, а там.

В блуді прошёл третий курс и четвёртый. После училища домой вернулась беременной. Кто отец – не знала. И не хотела.

Мирося задумалась.

– Слышал песню про коней: с гибельным восторгом пропадаю, пропадаю!.. – тоненько напела.

Кивнул. Говорить не было силы.

– Так и я – пропадала и хотела пропадать. Мне однаково стало: что Макар скажет, что люди. А он – золотой – муж мой, не упрекнул, перед людьми дочку признал, на себя записал по фамилии-отчеству. Правда, отношения наши разладились: для людей – как было, а меж нами разладились. Спать вместе перестали. Так живём.

– Ссоритесь?

– Молчим. Лишь на людях можем словом перекинуться. А детей он балует. Особенно младшенькую.

– У вас двое?

– У меня двое. Вторую родила в восемьдесят шестом, после того, как геологи в наших горах бурили. Загуляла, каникулы летние в вагончиках провела. А до этого солдатики были, а после – строители. Как новые появляются – я к ним. Со своими-то нельзя, потому что учительница… Награюся за лето на год-два, и живу дальше. Макар давно рукой махнул. Лишь просил детей не оставлять. Никто в селе толком не знает – так, болтают догадками. Макар всем говорит, что я, то в санаторий на лето уехала, то к родне в Сибирь. Уважают его, верят, в глаза слова не скажут. А поза очі – Бог их знает.

Замолкла Мирося, укуталась покрывалом. Соседская возня затихла. Глянул на часы: начала шестого. Скоро пойдут троллейбусы, нужно собираться.

– А теперь мои последние гульки, – сказала Мирося. – Макар сам порадив поступить в Киев на заочное, даже направление из области достал. Видел, бедный, как чахну – последние годы в наших краях ни геологов, ни солдат, ни строителей. Но для себя решила: отгуляю эти сессии, получу диплом и вгомонюся. Навсегда! Покаюсь, приму епитимью. Буду стареть в смирении, деткам себя отдам, Макару. Сильно сдал он последние годы. Такое пережить! Святой человек. Если кого любила в этой жизни – мамку да его. Воздаст Бог ему за терпение.

– Да… – выдохнул, пораженный Миросиным откровением. Как Сидхардха, который впервые вышел из дворца и встретил старика. Вот как у людей, а я на свою судьбу ворчу.

– Что, весёлая у меня жизнь? – спросила Мирося.

– Да…

– Такая бабья доля. Жить хочется – не можется. Любви хочется – а нет её. Ты думаешь, одна такая?

Что мне было ответить. Физичка о том же говорила. Хорошо, что не родился женщиной.

– Много нас таких, – продолжала Мирося. – Только я не терпела, наружу выплеснула, а другие – терпят, пережигают души. Воют ночами, ласки желая, тепла. И стареют… Глянь на Верку с Ленкой – кивнула Мирося на соседок, посапывающих в объятиях кавалеров. – У одной муж – учитель, у другой – шахтёр. Оба алкоголики запойные – ни любви, ни ласки, ни слова доброго. Вот и едут девчата на сессию, чтобы прикоснуться к бабьему счастью, хоть краешком к нему дотронуться, обмануть себя вигаданою любов’ю. Думаешь, не понимают, что тем боровам надо. Но лучше такое, чем ничего.

Замолкла Мирося. Выдохлась. Глядела перед собой невидящими очами, в которых опять заблестели слёзы.

Я поднялся, нашёл скомканные брюки с надорванной мотнёй, расправил, натянул. Хорошо, не обрызганные. Попросил завести в умывальник.

Мирося не ответила, пребывая в своём неустроенном мире. Затем очнулась, привстала с кровати, обула тапки, пошаркала со мной в конец коридора. Сразу куртку захватил и учебники, чтобы не возвращаться.

Она подождала, пока управился, крадучись провела к выходу, стараясь не разбудить спящую за столом вахтёршу. На пороге обернулся. Мирося потянулась, поцеловала в щёку.

– Хай тобі щастить! – еле слышно промолвила на прощанье. – Дай Бог тобі доброї дружини. Люби її!

Ничего не ответил, обернулся и вышел в сереющее ноябрьское утро.

Я ненавидел Миросю за СВОЙ грех. И жалел. Как побитую кошку, у которой нет будущего.

Глава седьмая

Утро 22 ноября 1991, Киев

Светало. Ночь отходила в конвульсиях фонарей, в завывании троллейбусных моторов.

Побрёл к остановке, волоча запах сопрелого тела, щедро напитанный чужой изломанной судьбой. Душа разладилась, болела. Жалел бедную Миросю, жалел Майю, простуженный город, весь мир и себя в нём. Гном гадливо плевался, сердечный Пьеро плакал, лишь Демон сыто посапывал. Гадина!

Нет безжалостнее судьи, чем собственная совесть – говорил покойный дед. Боже, как противно! Холодно и противно. Издохнуть бы сейчас, прямо тут, на загаженном асфальте – не пожалею!

Когда уже совсем продрог, подкатил Харон на троллейбусе. В пустом салоне дремали двое несчастных, которых безжалостный мир вырвал из постели.

Протиснулся на заднее сидение, чтобы не смердеть и не светить порванными штанами. Закрылся пакетом с книгами. Так мне и надо!