Девиация. Часть первая «Майя»

Прислонился лбом к холодному стеклу. Мелькавшие дома с крапинками разбуженных окон немного оживили. Чем дальше удалялся от места греха, тем большей химерой казалась вчерашняя ночь. В воспалённом мозгу спасительной искоркой уколола надежда – может, приснилось? Может выпил лишнего в кафешке, там и заснул, и причудилось в пьяном бреду… Не подходит: запах Миросиных испражнений навечно въелся в одежду, в кожу, в душу, переиначив меня прежнего.

Как теперь быть с Майей? Как в глаза смотреть? Я ей изменил – грязно, подло, расчётливо. И с кем? Тьфу-ты! Может рассказать? Не поймёт. Сам себя понять не могу… Брехня! Мне очень-очень хотелось погратися, как говорила Мирося. Кобель, одним словом. Права мама…

Будто издеваясь, сердечный Пьеро нашептал из Сологуба:

Я, невеста, тебе изменил,

Очарованный девой телесной.

Я твой холод блаженный забыл…

Вот именно – холод. Была бы Майя покладистее, разве пошёл за Миросей? Она же говорила, что цапнула за рукав, потому что глаза мои голодные увидела, которые барышням юбки задирали.

С продвижением к центру троллейбус наполнялся. Возле меня тётенька примостилась. Унюхала, заёрзала, хотела отстраниться; не вышло – с прохода подпирали. Осталась сидеть, тужась не касаться вонючего юноши. Лишь голову отвернула да брезгливо подобрала губы.

Вышел, не дожидаясь нужной остановки. Решил пройти, проветрится, людей не смущать. Да и дядьку не хотел встретить: объясняться сейчас – выше моих сил. Он в половину восьмого из дому выходит.

Присел на скамейку в скверике. Учебники из пакета вынул, принялся листать, растворяя меланхолию духом минувших веков. Страшная ночь подёрнулась лёгкой дымкой, задрожала, обратилась миражом, в котором бесплотными фантомами таяли Мирося, Майя, простуженный сквер и неуютный мир людей, который ловил меня и поймал.

Возвратил в реальность лохматый мужик, тихонько подкравшийся к увлечённому студею. Сначала проявился запах, потом запухшее лицо.

– Страдаем, брат? – сипло поинтересовался мужик, разя луковым перегаром.

– Что?

– Выпить надо. Есть?

– Не-а… – покачал головой, ещё не понимая, что ему нужно.

– Тогда червонец давай. Сбегаю к Тоньке, бражки достану. Вижу, книги с утра читаешь – шибко пробрало.

– Не пью…

Мужик насупился, уставился на прокажённого, который выпал из привычной картины мира.

Я порылся в карманах, достал комок бумажной мелочи, протянул в грязную руку.

– Возьмите.

Алкаш выхватил, спрятал в рукав.

– Может, опохмелишься? Я пулей!

– Нет, спасибо.

– Ну, как зна… – недоговорив, развернулся и кинулся во дворы.

Как же я на самом деле выгляжу, если пьянчужка за своего принял? Глянул на часы: восемь. Собрал книги, перебежками пустился к дому. Нырнул в парадное, взбежал по лестнице на пятый. Лишь бы на площадке никого не встретить!

Обошлось.

Дрожащими руками нашёл ключ, отомкнул дверь, проскользнул боком. Захлопнул.

Кажись, пронесло.

Дядьки дома не было. Включил свет, с опаской глянул в зеркало. На меня смотрело помятое, запухшее чмо в разорванных между ног брюках. А если добавить исходящее амбре, то образ искателя приключений представал в цельности, во всей красе.

Кинулся в ванную, разделся. Манатки сунул в пакет, затем в сумку – дома постираю. Стал под душ, отвинтил до упора оба вентиля.

Смыть! Всё смыть! Воспоминания тоже.

Долго парился, скоблил мочалкой пропащее тело, отмеченное ссадинами и царапинами от Миросиных ногтей. Надеюсь, перед Майей раздеваться не придётся.

Опять мылился, опять до тошноты скоблил.

Замлелый, чуть живой, выбрался из ванной. Переоделся в чистое.

Навёл будильник на пять – нужно Майе позвонить, вчера обещал. Если обиделась – к лучшему: нет сил объясняться, придумывать, лгать. Да и зачем ей нужен, ТАКОЙ? Майя приличная девушка, не ровня мне – твари слабой, дрожащей, которая и права-то не имеет. Прям по Федору Михалычу.

Нырнул в постель, замотался с головой от дневного света, провалился в преисподнюю…

А если не обиделась, если ждёт, – укололо на грани забытья. – Тогда хуже. Придётся идти, приводить. Но больше – НИ-ЧЕ-ГО! Пресытился на год вперёд.

Надвечерье 22 ноября 1991, Киев

Проснувшись после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Я проявился в плотном мире безвольною осоловелой амёбой.

Послевкусие дневного сна отдавало головной болью, однако пришлось подниматься, чтобы угомонить будильник, заведомо поставленный на тумбочку у дальней стены.

Холодный душ малость оживил. Пощипывала натруженная крайняя плоть. Хоть бы ничего серьёзного – опасливо йокнуло в животе. Гном успокоил: если предположить ареол Миросиных совокуплений за время сессии, то награждённые давно бы высказали замечания.

Дядьки не было – одна радость. Побродил по квартире, заглянул в холодильник, нашёл и пожевал засохший бутерброд, запил водой из крана. Не хотелось не то, что чай готовить – жить не хотелось!

Нужно звонить Майе. Подленько надеялся, что та обиделась и никуда идти не придётся.

Поколдовал над дядькиным антикварным аппаратом, решился. Набрал номер общежития, попросил у вахтёрши позвать Майю Гутареву – через десять минут перезвоню.