Девиация. Часть вторая «Аня»

Две недели болел, кушать не мог – съеденное наружу вылетало. Мама лечила меня травяными отварами, яйцами куриными по голове катала. А через месяц цыганка померла. Её в закрытом гробу хоронили.

Юрка, который всё всегда знал, по секрету рассказывал: у той тётки волосы выпали, а тело страшными синими волдырями пошло, как яблоки величиной. А ещё Юрка сказал, что это моя мама ей отомстила.

Я не поверил, разозлился на друга. Но для себя-то знал – Юрка прав. Меня обижать нельзя.

Позвонит или не позвонит? Весь мир обратился нетерпеливо-сладким ожиданием. О Юрке уже не думал, а мама поймёт. Она многое понимает. Давно бы сказала, если б оступился.

Убаюканная совесть притихла. Взамен нахлынули образы, навеянные Юркиными рассказами, разбудили Демона, добавили нетерпеливого зуда, и я, осмелелый, уже не был уверен, что никогда не поступлю, как брехал Юрка (или не брехал?). Я ЭТОГО уже хотел.

В прихожей задребезжал телефон. Знал, что звонит Аня.

Мама молча подала трубку. Вышла, плотно прикрыла двери. У меня понимающая мама.

Воркование невидимой собеседницы окутало сердце мучительным счастьем, и я, забывший о болезни и недавнем предательстве, обратился в слух.

Аня рассказывала о народных рецептах лечения простуды и о том, как скучает, хочет прийти, а я, испуганный Пьеро, отговаривал, ссылался на недомогание и гнусных микробов, которые сослепу летают по комнате и залазят в потайные щёлочки; лепетал о занятости подготовкой Дня Комсомола, о темноте октябрьских вечерних улиц, не предназначенных для прогулок маленькой девочки.

Аня мило сердилась и убеждала, что она «не маленькая». Затем вдохновенно, чуть картавя, читала свои несовершенные стихи, написанные вчера вечером о том, что Принц обязательно должен украсть Принцессу и увезти далеко-далеко, где они будут жить долго и счастливо, а ещё о Девочке, которая влюбилась в далекую холодную Звезду, но не может к ней дотянуться.

Я слушал Анин голос и млел. Своевольная рука, ведомая подлым Демоном, пустилась по мохнатой дорожке вниз, уже бесстыдно ТАМ поглаживала, находя особую прелесть в девичьих придыханиях и переливах непослушного «р».

Я выдержал. Навестить не позволил. Через час равнодушный автомат телефонной станции разорвал тантрическую связь. Аня больше не звонила, а я, доведённый до сладкого изнеможения, набирать её номер тоже не стал, боясь, что если услышу очередную мольбу прилететь и полечить, то не откажу.

Опасаясь соблазниться, позвал маму, отдал ей занемевший аппарат, который без Аниного голоса превратился в безучастную пластиковую коробку. Попросил выключить лампу.

Укутавшись спасительной темнотой, придумывал ответные стихи о Девочке с глазами цвета вечернего неба, пытался их запомнить, чтобы записать на свежую утреннюю голову. Раздразнённый смелыми рифмами, уцепившись за двойное толкование слова «губки», стыдливо вознёс молитву ветхозаветному Онану, вспоминая Юркино словоблудие, проецируя его в свою реальность. Лишь после экзекуции, отрезвев от ноющего желания, уже вечером, продолжил сочинять куплеты о молодых строителях коммунизма, призывая их вперёд, к новым успехам в труде и учёбе.

За выходные не поправился. Видно, целебная сила маминых отваров не пошла по назначению, а истратилась на воссоздание распутных картинок в магическом театре моего воображения.

В понедельник утром позвонил директору школы, непритворно закашлялся, рассказал о болезни. Тот разрешил долечиться, напомнив, что меньше недели осталось до Дня Комсомола, а там и годовщина Великой Октябрьской революции – торжественные мероприятия мне готовить.

Я пообещал успеть. Загнал Демона и раскисшего Пьеро в дальние пещеры. Вызвал ответственного Гнома, обложился райкомовскими методичками, принялся создавать вдохновенные речи об исторической роли верного соратника Партии. Но между строк всё чаще проглядывала мохнатая мордочка, воскрешала ночные образы, которые грубо попирали седьмую заповедь «Морального кодекса строителя Коммунизма», особенно насчёт нравственной чистоты.

Под вечер накатило пуще прежнего, писать уже не мог. Отложил незаконченный сценарий, рухнул на диван, старался заснуть, чтобы быстрее прошла ночь. Решил: даже если не выздоровею – всё равно пойду в школу. Мне НУЖНО её видеть!

24 октября 1989. Городок

Лишь забрезжило в окнах – сердечный Пьеро трепыхнулся, штрыкнул сладкой иголочкой: просыпайся, мол, пора!

Вспомнил вчерашние желания – сон рукой сняло. Подхватился всесильный и счастливый: хворь бесследно прошла, а будущая встреча раскрашивала октябрьское утро дивными красками, в которых недавняя робость поблекла, обратилась решимостью. Хотелось юркнуть в приоткрытую форточку, взлететь в дождливое небо и петь миру о своей радости.

Поспешно собрался, около семи вышел в серую муть, чем удивил маму, а затем и школьного сторожа, который не ожидал вечно опаздывавшего Эльдара Валентиновича раньше директора.