Девиация. Часть вторая «Аня»

– Наговорила тут… Только это правда. Вы сами учили, что пионеры должны говорить правду.

– Должны… – согласился я.

Верный Гном беспокойно покалывал, предупреждал, что в пионерскую комнату в любую минуту могут зайти, что скоро закончиться урок и залетит гоготливая орава, увидит, разнесёт по секрету всему свету.

Впрочем, сейчас это не важно. Чувствовал, как путаюсь в липкую паутину, и выбраться из неё без потерь станет невозможно. Самым верным (опять же подсказывал Гном) было бы оттолкнуть девочку, не создавать ей проблем, и себе не создавать. Себе – в первую очередь: если о наших обнимках узнают, то её поругают, почитают нотаций, а меня выгонят со школы.

Легко сказать: оттолкнуть! Вот, сидит она, грустная, доверчивая, пахнет девичьим запахом, теплыми ладошками мою руку сжимает, а нужно взять и разрубить – по живому, сокровенному. Так может сделать только владеющий собой настоящий мужчина, а я не настоящий, и не владеющий. Я влюблённый Пьеро.

– Пообещай до вечера пятницы вести себя «как все», – сказал обречённо, удерживаясь, чтобы не расцеловать девочку в преданные глаза.

– А в пятницу?

– Пообещай! Если нарушишь обещание – наша дружба прекратиться и…

– И мы станем чужими?

– Пообещай!

– Честное пионерское! А в пятницу?

– В пятницу вечером будет дискотека. Если получится, то проведу тебя домой.

– Честно-честно?! – обрадовалась Аня, высвободила ладошки, обвила меня за шею.

– Ты же обещала!

– Ой! – спешно забрала руки. – И даже если дождя не будет?

– Даже если не будет дождя, – улыбнулся я. – Если не нарушишь обещания.

– Не нарушу!

– А как ты ушла с урока?

– Антонина Петровна заболела. Директор попросил сидеть тихо и самим готовиться, – пояснила Аня. – Я вышла, как бы в туалет.

– Ладно, беги на урок, а то подумают…

– …что у меня живот болит. Я им так и сказала, – улыбнулась девочка.

– Всё, беги.

Аня потянулась, чмокнула меня в нос. Без оглядки шмыгнула из комнаты, мелькнув на прощанье подолом школьного платьица.

Обещание Аня почти сдержала. Каждый день после уроков мы репетировали торжественную линейку и танцевальные номера ко Дню Комсомола, который выпадал на воскресенье, однако мероприятие запланировали на пятницу.

Аня вела себя – как подобает визгливой восьмикласснице – насмешливо и беззаботно, не обращая особого внимания на требовательного педагога. Лишь порою, во время репетиций, ловил на себе её пристальный взгляд. А ещё на прогонке танцевальных номеров, в перерывах, она норовила присесть где-нибудь на столе или на спинке стула, забраться с ногами, и, вроде случайно, так поддернуть концертную юбочку и развести коленки, что бедные мои очи враз прикипали, будили Демона, который начинал похотливо урчать и желать недозволенного.

Я не замечал соблазнов. Притворялся, что не замечаю. Раздразненный нечаянными видениями и переливами её смеха, я покрикивал на пионеров, которые путали слова, или ещё по какому пустяку, лишь бы унять тёплую волну, заполнявшую сердце.

После репетиций я разлучал нас не только в пространстве, но и во времени: отпускал Аню пораньше, обязательно с попутчиками, чтобы девочка не надумала поджидать меня в укромном месте.

Так мы дожили до пятницы.

Глава четвертая

27 октября 1989. Городок

День Комсомола – праздник ответственный. Не годовщина Октябрьской революции, ясное дело, но готовились основательно. Администрацию школы заранее предупредили о высоком начальстве из райкома, из отдела образования, а ещё совхозные шефы пожалуют.

Это было моё первое мероприятие такого уровня. Директор, старый партиец, посоветовал расстараться, чтобы гости убедились, как в нашей школе комсомольцы перестроились, ускоряются, гласность приветствуют – по заветам самого Михаила Сергеевича. Возможно, от того моя карьера педагогическая зависит, даже жизнь последующая: заметят в райкоме Партии активного пионервожатого, продвинут по комсомольской линии, в номенклатуру включат.

Я не подвёл. Пионеры, вышколенные недельными репетициями, старались на славу. Вначале была торжественная линейка во дворе школы, затем никому не интересные речи гостей о верном соратнике Партии. Мои подопечные изображали внимание, дожидались своего выступления. После окончания официальной части перешли в актовый зал. Тут и началась музыкально-поэтическая композиция, а затем танцевальные номера. Я присел в первом ряду, следил за концертом, порой подсказывал, подправлял, но особого участия не требовалось – давно учено-переучено.

Аня, которой досталась роль ведущей, в форме, в белых бантах и гольфах – словно из обложки пионерского журнала – выразительно читала стихи, объявляла участников. Вдобавок так стреляла на меня глазками, что воодушевление от удачного концерта растворялось в липучем страхе, тревожном страхе-предвкушении, желанном, противном.

Прошлую ночь я так и не уснул. Не о выступлении беспокоился. О дружбе с Аней, или любви – как она напридумывала.