Девиация. Часть вторая «Аня»

Несомненно, мои ощущения оказались не столь восхитительными, как если бы случись семь лет назад, но это была победа. По такому случаю я ввёл «День трогания» в перечень памятных дат Леанды, и посвятил хвалебную оду достижению недостижимого.

Путь к звёздам был проложен. Постепенно оказалось доступным пространство под платьем, исследуемое легкими касаниями. Становилось забавным состязанием, когда она ловила коленями мою руку, будто взаправду зажимала, не допускала выше, но не удерживала, обречённо расслабляла ноги, порывчато сопела, отворачивала голову, отдавалась на волю победителя. А я неотвратимо шёл до конца, где, дотронувшись, замирал на время, пытаясь вжаться плотнее, почти чувствуя горячую мягкость.

Порой от резких движений альбом фиговым листком падал на пол, являя смущённым любителям живописи бесстыдную длань меж разведённых ног под задранным платьем. С молчаливым пониманием книга ложилась на место, всё начиналось сначала и, при благоприятных обстоятельствах, длилось до закрытия библиотеки.

Осязая Алевтинины тайны, я прикрывал глаза, перемещался в прошлое. Представлял себя тринадцатилетним читателем, который пришёл за книгой и смог увлечь молодую библиотекаршу за книжные полки, властно усадить на колени и нырнуть смелой рукой под подол. А она, скромница, исходила стыдливым румянцем, но не смела отогнать настойчивого мальчика, который награждён грамотой районного общества книголюбов.

Чудным в наших играх был обет молчания, не нарушаемый по такому же молчаливому согласию. Ни Алевтина, ни я, в реальном мире не вспоминали, что происходит после того, как очередной альбом ложился на колени.

Лишь однажды, во второй половине ноября, Алевтина запретила мне приходить несколько дней. Не послушал, пришёл, но был отослан с отчаянным упреком: «Я же просила!». Сначала даже обиделся, не получив привычную порцию эндорфинов. Однако до меня дошло, или Гном подсказал, почему женщины раз в месяц не допускают любовников.

А именно Алевтининым любовником я себя считал. И особо сладко понималось, что пасусь под юбкой у ЧУЖОЙ жены, о которой мечтал с отроческих лет, осуществляю заветные желания. И она ДАЁТ мне трогать там, где нельзя трогать никому, кроме мужа. А мне можно!

Порою представлял, что это Аня. И что мы сидим у меня в келье, а ещё лучше – в школе, в пионерской комнате. И у неё там, под платьицем, всё так же устроено, только маленькое, упругое, ещё никем не троганное, оставляющее на счастливой руке такой же запах.

Моё завоевание подъюбочных пространств со временем натолкнулось на непреодолимый Рубикон. Любая попытка проникнуть за грань пояска колготок пресекалась вскакиваниями беспокойной библиотекарши в поисках новой книги. Затем она возвращалась смущённая, не смотрела на меня, садилась на место и с покорностью отдавалась проискам моих блуждающих рук. Но лишь до Рубикона.

Сначала наш тактильный роман я понимал как естественный путь к НАСТОЯЩЕЙ победе. Да только под конец ноября он завёл в тупик. Вроде безобидные игры обращались неприятной тяжестью внизу. И шёл я вечерами домой как плохой наездник, набивший причинное место, согнутый, на разведённых ногах.

А дома не читалось. Пребывая во власти Демона, будто одержимый, я отбрасывал книгу, метался по келье, падал на диван, приглашал в надуманную реальность Алевтину вместе с Аней. Измывался над ними, пока не наступал липкий финал, метивший невинные книги, конспекты и даже Гомера, глумливо смотревшего на страдальца.

Обладание Алевтиной превратилось в навязчивую идею, почти манию, в заветный Карфаген. И меня не занимало, что она – тридцатипятилетняя замужняя женщина, мать троих детей. Демон правил бал в моей порочной личине. Душа уже чувствовала колючие язычки адского пламени, сладковатый дым горящей плоти, но… Карфаген должен быть разрушен!

Начался декабрь. Рубикон оставался недоступным. Пересмотрев альбомы репродукций, мы садились за бюро и заполняли формуляры: я на стул, Алевтина мне на колени. Под прикрытием огромного стола ареол действий расширился, формуляры заполнялись криво, дрожащим почерком, но Карфаген стоял.

Однажды, увлёкшись исследованием, я нечаянно зацепил браслетом часов капроновые колготки – дефицит неимоверный. Пока распутывал, пустил широченную стрелку до колена. Алевтина лишь хихикнула в кулак да махнула рукой. Зато потом встречала уже без колготок. Видимо снимала до моего прихода – не шла же по морозу с голыми ногами.

Последствия досадной истории добавили интима в наши отношения, поскольку главная преграда исчезла. Теперь я чувствовал нежный бархат внутренней стороны её бедер и даже теплоту упругой тайны, которая оставалась тайной: стоило мне изловчиться и чуть просунуть пальцы, ощутить мягкую курчавость, как Алевтина тут же вспоминала об очередной нелистанной книге, убегала в подсобку.