Девиация. Часть вторая «Аня»

Отчаявшись, я принёс ей стихи, написанные Дантовской терциной, где недвузначно намекал, что пришла пора презреть условности. Алевтина восхитилась образностью метафор, даже попросила на память, но волнообразный перехлёст рифмовки не смог растопить ледяное сердце Хранительницы Книжного храма.

Прошли две недели декабря. Мне предстояло готовить новогодний утренник для младших классов и вечернее представление для старших, а ещё выступление школьников в Доме культуры. Да только, в свете новых желаний, таланты мои враз отшибло. Лишь хватило вдохновения переписать избитые стишки о весёлой зиме. Раздал школярам, репетиций не проводил, дожидался окончания уроков, чтобы сбежать в библиотеку.

Дети чувствовали моё состояние, не резвились, как обычно, не шутили. Для них я превратился в непонятного скучного взрослого, которого необходимо слушать, но заветные тайны ему не доверишь, потому как не поймёт.

Аня участвовать в концерте отказалась, однако приходила на репетиции, тихонько стояла в стороне. Порою чувствовал её изучающий взгляд, полный недоумения.

Я не смог подойти к ней, заговорить, хоть Пьеро нашёптывал, что ледяное сердечко подтаяло. Да только Гном бурчал: то потепление – обычная ревность. Аня знает (не может не знать!), что зачастил я в библиотеку; она замечает (не может не замечать!) перемены, которые случились с мамой. И чувствует девичьим чутьем, чем вызваны перемены. Боялся представить, что твориться в её сердечке от того понимания.

Здравомыслящий Гном взял верх. Однажды, в предновогоднюю субботу, когда не нужно было идти в школу и нельзя в библиотеку (субботние визиты АФ запретила ввиду многих посетителей), а заоконный мир укутался белой мглою, оттеняющей темень моих мыслей, порочные желания предстали во всём неприглядном свете. Будто со стороны взглянул на них и ужаснулся.

Чем я лучше Юрки, который шастает по замужних и не замужних? Он хоть не притворяется, что пылает нежными чувствами.

А я – лицемер! Появился нежданно, свёл с ума порядочную женщину. Может, не совсем счастливую, но славную, по-девичьи наивную. Говорил как-то Юрка, что соблазнение женщины – дело быстрое и крайне простое, а соблазнить замужнюю и вообще – легче лёгкого. Только зачем?

Добьюсь своего, а дальше? Что смогу дать ей кроме торопливого соития в подсобке или в укромном уголке меж книжных полок? Замуж её не возьму. Вот и получается: поглажу приблудного котёнка по свалявшейся шёрстке, угощу колбасным обрезком, наиграюсь и выброшу за дверь.

На прошлой неделе встретил в гастрономе мужа Алевтины Фёдоровны – не знал, куда глаза деть. Он подошёл, поздоровался, начал об Ане расспрашивать, о делах пионерских. Зачем ему? – подумал. А потом дошло: он догадывается о моих похождениях в библиотеку. С виду обычный дядька, хоть и выпивает, говорят, и подгуливает, жену поколачивает. Мало ли горя в кошачьей судьбе – у многих так. Мне он чего плохого сделал? А я его дочку голой на руках носил, у жены под юбкой шастаю, оправдывая непотребство юношеской любовью.

Только ещё хуже мои ночные фантазии. Дед говорил, что мысли не безобидны: подумал – создал образ, всё равно, что наяву совершил. На астрале нет особой разницы. Потому если посчитать все придуманные сцены с Алевтиной и Аней в главных ролях, и желания порочные, даже неисполненные, то выходит – я пропащее Юрки.

И так мне гадко стало от тех раздумий. Опустился на колени перед иконой Спасителя, помолился. Не полегчало. Осуждающий лик прожигал душу.

Как теперь жить дальше?

Дотронулся Хранительницы – молчала.

Кинул монетки, записал, посмотрел в И-Цзин – гексаграмы путались, давали противоречивые ответы об ожидании, и о том, что всё впереди.

Начертил спиритический круг, спросил покойного отца. Тот ответил, что я лишь на пути к главному. Как – на пути? Эти страсти и боль – не главное? «Не главное…» – повторил отец, нанизывая буковки на острие иголки.

Намаявшись, решил сам разрубить гордиев узел. Завтра же.

Однако после обезболивания цветаевскими рваными рифмами, понял – так не сделаю. Аню уже оттолкнул, Алевтину Фёдоровну не смогу. Жаль её, бедную, поверившую, самую лучшую библиотекаршу в моей жизни.

Глава седьмая

Новогодняя ночь 1989 – 1990, Городок

Новый, девяностый год, встретил с мамой и Химичкой.

После выступления школьников в Доме культуры, когда до магической двенадцатки оставалось меньше часа, собрался тихонько раствориться в предновогоднем сумраке.

Жизнь не сложилась: Аня весь вечер строила глазки Ваньке из одиннадцатого; Алевтина Фёдоровна, которая была в зале, даже не смотрела в мою сторону, ворковала с мужем, примостившим на коленях младшенькую Галю. Я лишний на этом празднике жизни.

Окинув прощальным взглядом неверную Аню и равнодушную Алевтину, двинулся к выходу за сценой. Тут меня окликнула Мария Ивановна, весь вечер неотступно ходившая следом.