Девиация. Часть вторая «Аня»

Напротив, сомнения, словно надоедливые мухи, пощекотывали совесть: зачем мне сдалась замужняя женщина? Разбил ей сердце, лишил покоя, да ещё ославил напоследок. Не любил же – так, отголосок детской влюбленности, замешанной на желании прикоснуться к недозволенному.

Чем больше размышлял, тем явственнее находил подтверждение своей циничной Формуле любви, согласно которой основой мужского влечения к женщине есть желание обладать ею; не она сама, не её духовный мир, а само желание. А где высшие побуждения души? Где трепет влюблённого сердца?

«Трепет обязательно – куда без трепета, – соглашался Демон, кивая на Пьеро, – но, в первую очередь – желание, на котором построен мир. Иначе прекратиться род людской, потому как на высоких побуждениях далеко не уйдёшь – до первой размолвки».

Подтвердил мои догадки Юрка, который пришёл поздравить с минувшим днём рождения – мне пятнадцатого января двадцать один исполнилось. Кроме мамы, учеников да коллег по школе (особенно Химички), никто не поздравил. Под словом «никто» обиженное сердце подразумевало Алевтину и Аню, от которых больше всего ждал весточки.

В тот день, возвратившись со школы, сидя в келье, а потом застольничая с мамой на кухне, прислушивался к телефону, ожидал звонка. Не дождался. Какое им теперь дело до меня, и мне до них? – пора привыкнуть.

Зато Юрка добавил цвета в мой унылый мир. Он только из Киева приехал. Мы пили принесённый импортный коньяк за здоровье именинника и за прекрасных дам, которые, после ритуальных ломаний, говорят «дам», или молчат, но дают, – авторитетно заявил Юрка.

Набрав достаточный градус, мы уселись на диване. Юрка рассказывал, что Киев потихонечку сходит с ума: «Рух» рулит, водки нет, но все пьют, а кандидаты наук на рынке торгуют бельём.

Я притворялся, что слушаю, поскольку проблемы блаженных незалежныков меня не занимали. А вот взаимоотношения (взаимосношения – как говорит Юрка) с прекрасным полом, особенно замужним – очень и очень. Об этом спросил его окольными путями.

– Знаем-знаем, – хитрюще сощурился Юрка. – В замужней бабе есть свой кайф. Даже больший, чем в свободной. Знаешь, почему?

Я отрицающе покачал головой.

– Как же, если сам… – не уточнил. Почувствовал – на грубость нарвётся. – Замужняя притягивает именно своим замужеством. Тем, что ради тебя будет хитрить, брехать мужу, искать встречи, натянет новые трусы и будет давать каждый раз как последний, в самых неожиданных местах.

Юрка глянул на слушателя, с чувством продолжил.

– А потом, дома, крадучись, будет застирывать тобой заляпанное платье, целовать мужа использованными губами, да исполнять супружеский долг тобой обхоженной василисой. Или вообще откажет, сославшись на головную боль.

В точку, гад, подмечает. Сам о том думал, трогая там, где нельзя. Только Юрка не переживает – от чистого сердца по замужним ходит. Говорит: заслуженно козлам рога наставляет, раз не уберегли жён. А я-то, вроде, по любви, но, всё равно, о том думал. Знать и вина моя неизмеримо больше.

– … вот у меня, была одна – недоступная, мужа любила, – тараторил Юрка. – Так знаешь, чем её взял?

– Не надо!

Юрка зыркнул на меня, затих.

– Лучше о делах расскажи. Чем сейчас зарабатываешь?

– Спирт «Рояль», «Сникерсы». Но самое прибыльное…

Так-то лучше. Ему б эротические романы писать – возбудителю полуночных фантазий. Потом неделю заснуть не смогу. К тому же, все мои пути одним махом отрублены. Александр, блин, Македонский – мастер «умелые руки».

А ещё от Юрки узнал, что слухи о моих похождениях в библиотеку ему донесли знакомые, со ссылкой на Завклуба, который своими глазами видел…

Тут уже я не утерпел! Решил отомстить. Да так, чтобы каждая слезинка невинной страдалицы Алевтины чесалась, покоя не давала. Даже указ Леанды издал по такому поводу, для очистки совести.

Дождался Дня Гекаты. В полночь погасил верхний свет, зажёг свечу из чёрного воска, поставил в углу кельи. Уселся на диван, и, как учил дед: вытянул перед собою обе руки, прикипел к ним глазами, пытаясь осязать обе сразу. Чувствуя лёгкое помутнение, покачал ладонями одновременно-разнонаправлено, пока сознание не растворилось в сумрачной пустоте. Легонечко, чтобы не разбудить приспанный рассудок, вызвал образ Завклубовой задницы: толстой, обрякшей, с просиднями, в мелких грязных цыпках. Уцепился за одну цыпку, приблизил, увеличил, будто микроскопом. А сам извернулся, обратился стафилококком, юркнул по торчащему, покрытому роговыми хлопьями бревну волоска прям в мешочек, в луковицу, в сальную железу. Зашебуршил, чтобы зачесалось, побеспокоило. Вот уже и огромная лапища приблизилась, поелозила траурным серпом обломанного ногтя, потревожила цыпку. Ещё и ещё раз. И ещё. До тех пор, пока она, болезная, не проявится ярко-красным конусом, облегающим гнойную головку. И разбухнет, разрастётся, чтобы ни присесть, ни портки натянуть. Нечего хороших женщин обижать: первый раз – прощается, второй – запрещается, а на третий раз – не пропустим вас!