Девятьсот семнадцатый

— В аппаратах нас меньшинство… И вот 11 ноября все эти негодяи и предатели, в противовес пролетарскому перевороту в России, постановили создать свое Временное правительство — Закавказский комиссариат.

— Это равносильно отделению от России.

— Нет, постой. Они считают, что российское Учредительное собрание только одно имеет право окончательно решить, какая центральная власть должна быть в стране. Советскую власть они не признают.

— А Баку? Он тоже входит в подчиненно комиссариатам?

— Кроме Баку. Там советская власть. Там наши товарищи, Джапаридзе, Шаумян, Фиолетов, — ты их знаешь.

— Кто от большевиков в Закавказском правительстве?

— Никого.

— Это худо. Ты знаешь, я на днях видел Нефедова. Он теперь председатель дивизионного комитета. Нефедов показал мне письмо от одного солдата — твоего сослуживца.

— Кто такой?

— Хомутов.

— А, делегат в деревню? Помню. Ну и что же?

— Удивительно. Там революционные крестьяне образовали свою волостную республику, защищаясь от Керенского, а здесь предатели революции создали свое правительство, защищаясь от советов, от власти революционного пролетариата.

— Да, но слушай дальше. Краевой центр совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов высказался не заключать мир с турками, а остановиться на подписанном уже перемирии. На предложение турецкого главнокомандующего Энвер-паши о мире ответили, что говорить о нем можно будет лишь после получения полномочий от российского Учредительного собрания.

— Но учредилка разогнана.

— Вот именно… И тогда делегаты в Учредительное собрание от Кавказской армии и Закавказья решили из себя образовать Закавказский сейм.

— Это действительно скверно. Предатели оторвали Закавказье от революционной России вопреки воле масс.

— Ты прав. Я пробрался на заседание сейма. Слушал речь предателя Ноя Жордания. Он докладывал меньшевистским ослам и опупевшим торговцам, что анархия в Грузии растет, что были случаи самого дикого характера, что рабочий класс настроен большевистски и что даже меньшевики-рабочие заражены большевистской заразой, что в одном уезде крестьяне подняли восстание, требуя в Советской Грузии конфискации земли, установления связи с Советской Россией. И это все верно. Жордания требовал подавить.

— Какая низкая степень падения!

— Слушай, это не все еще. Перед открытием сейма они закрыли все большевистские газеты, произвели аресты многих крупных членов нашей партии.

— Разве? В газетах не сообщалось!

— Да. А во-вторых, слушайте. В день открытия сейма в Тифлисе, в Александровском саду, без всякого предупреждения, расстреляли митинг рабочих и солдат, желавших выразить протест против ареста большевиков и закрытая газет. Больше пятидесяти человек было убито и ранено. Я был там, мне с трудом удалось спастись.

— Вот что.

— А через два часа генеральный предатель, председатель правительства Гегечкори сообщил сейму о случившемся и заявил, что были приняты решительные меры. В награду он получил гром аплодисментов.

— Мы будем протестовать против происков и козней гидры… — мрачно сказал артиллерист и стукнул со столу кулаком.

— Протестами не поможешь. Наша партия объявлена вне закона. Мы должны уйти в подполье.

— Но солдаты за нас! — вскричал артиллерист.

— Закавказская организация не соглашается прибегнуть к вооруженной силе. Мягкотелые, а не большевики.

— Но мы это сделаем.

— Не удастся. Они все ушли. Они боятся настроенных большевистски солдат. Они стоят за планомерный обход армии, понимаете, по частям. Воинские эшелоны не будут заходить в Тифлис.

— А как же?

— Прямо с Карской линии по специально построенному пути на восток. Понимаете?

— Да. Вон оно что!

— За войско дрались, войско завоевали, а использовать победу в интересах революции не смогли.

— Не сумели.

— Сегодня же ночью будем готовиться к завтрашнему дню. Время не терпит. Возможны аресты.

— Ты думаешь?

— Убежден. За мной от самого Тифлиса следовал провокатор. Перед тем как зайти к вам, я его застрелил.

— Напрасно.

— Нет. В дороге я узнал его. Это бывший член нашей тифлисской организации, предатель и шпик. О нем мне еще в Тифлисе сообщили. Выехал он вместе с комиссией сейма для разгрома организации.

— Вот как? Все-таки не следовало бы.

— Ерунда. Но нужно действовать решительно.

— Нет, мы не будем спешить. Власть в городе пока наша. Мы разберемся. Но кое-какие меры примем. Теперь наши дашнаки зашевелятся.

* * *

Войска покидали фронт.

Непрерывным потоком с юга на север мчались поезда. Из переполненных теплушек товарных вагонов смотрели серые, заросшие солдатские лица. Части снимались вместе с оружием. На товарных платформах, точно стада древних чудовищ, глядели зеленые орудия и пулеметы.

На стенах вагонов краснели флаги и лозунги:

«Долой войну», «Да здравствуют советы».

А в головах у всех солдат одна огненная, зовущая вперед мысль:

«Домой!»

Домой, в свои Ивановки, Долгие Грачи, Разореновки, Пятихатки, Звенигороды, Генически, Барнаулы. Домой, от этих раскаленных камней, песков, орошенных кровью, заполненных солдатскими телами. Домой, в равнины, где рожь, синие просторы неба, родная речь, песни, любовь, привычная работа.