Девочка в красном пальто

Она включила душ и начала поливать мне волосы. На дно ванны вместе со струями воды хлынул песок и плюхнулась крошечная улитка. Люси нанесла мне на волосы шампунь, подняла улитку и посадила ее на кафель, к которому та быстро приклеилась, как жвачка.

– Люси, вы такая добрая. – Я заплакала.

– Вот так, вот так, – приговаривала она, ее проворные пальцы выбирали мелкие камушки из моих волос.

Пол хлопотал на кухне, в ванную не заходил.

– Я приготовлю нам чего-нибудь горячего выпить! – крикнул он.

Крошечные одежки Люси были мне малы, она дала мне вещи Пола – брюки-чиносы и флисовую куртку. Я прижалась лицом к мягкому рукаву и снова ощутила этот химически-цветочный запах кондиционера.

Потом я лежала на кожаном диване, а они сидели по обе стороны от меня.

– Пол. – Мне необходимо было задать ему этот вопрос. – Как тебе кажется, она жива?

– Да. – Он произнес это так решительно, что даже брызнул чаем на колени.

Его уверенность поразила меня:

– Откуда ты знаешь?

– Нутром чую, Бет. А ты разве нет?

«Нет», – хотела ответить я. Все, что я чувствую, – огромная, бездонная, зияющая тайна. Разверстая воронка, в которой разноцветным вихрем кружатся мелки, красные туфли, люди из поезда, блестящая юбка рассказчицы. Они кружатся днем и ночью. Это пропасть, на краю которой я стою, в любой момент готовая сорваться.

35

У нас зима. Мы дрожим от холода под нашими вязаными одеялами, ветер бушует за стенами фургона. Дороти говорит, что у нас нет ни гроша. Все вышло совсем не так, как обещал дедушка. Мы больше не совершаем никаких исцелений в церквях. Билл заболел, а дедушка, говорит Дороти, не способен добыть даже снегу зимой. В крыше откуда-то взялась дыра, дождь мочит кастрюли и сковородки Дороти, и они ржавеют. Бабушка в сердцах вышвыривает их за дверь. «Дешевка, хлам! – кричит она. – Будет ли у меня когда-нибудь комплект кастрюль из нержавеющей стали, как у нормальных людей?» Дедушка ничего не отвечает. Он сидит на кровати в большой задумчивости. Задумчивость его столь велика, что выползает из него наружу, заполняет фургон, и кажется, в ней можно увязнуть. Дождь барабанит и барабанит. «Это все ты и твои идеи!» – кричит на него Дороти, а он ей не отвечает, только еще ниже опускает голову и даже мимолетного взгляда на нее не бросает.

Кастрюли всю ночь стоят под дождем, наутро в них полно дождевой воды и насекомых с лапками тонкими, как линии в моих школьных тетрадках, они плавают в кастрюлях, как в бассейне.

Мы, девочки, подросли, все трое. Платья нам стали коротки, жмут в талии и задираются кверху. Колготки тоже малы, но они, наоборот, сползают вниз. Резинки врезаются в попы, попы выглядят смешно, как воздушные шарики, надутые и перетянутые продавцом. Если подумать, в этом году мне исполнится девять лет, а в девять лет ты уже большая девочка. Ничего удивительного, что я выросла из своей одежды.

– Какой же здесь зверский холод, – стонет Дороти. Она сидит на кровати и кутается в одеяла. – У меня на родине не бывает таких холодов.

Когда дождь ненадолго прекращается, дедушка лезет на крышу фургона и заделывает дырку кусками какой-то черной ерунды. Мы слышим, как он топочет на крыше, словно медведь.

– Ой, он сейчас проломит крышу и свалится на нас, – говорит Силвер.

Но он не провалился, все починил, и дождь перестал капать внутрь.

Мы с двойняшками дрожим в платьях и в дождевиках. На мне старая синяя ветровка на молнии, которая принадлежала Силвер.

– Ты должна купить им новые пальто, – говорит дедушка.

– Пальто? На какие шиши? – поднимает крик Дороти. – Пальто на грядках не растут!

Дедушка снимает с полки Библию, и мне сперва кажется, что он хочет ее читать – какой-нибудь отрывок о том, что пальто и взаправду вырастут на грядках, коли положиться на Господа и довериться ему. Если он сделает это, думаю я, то Дороти точно огреет его по голове какой-нибудь своей ржавой сковородкой. Но когда он открывает Библию, она оказывается внутри пустой, как дыня, а в углублении ее лежат бумажные доллары. Теперь я понимаю, что Дороти имеет в виду, когда говорит «поживиться за счет Библии».

– Вот, возьми. Купи им все, что нужно. Я не выношу, когда люди думают, что я не могу о них позаботиться.

Городок, в который мы пришли, очень маленький, в нем всего одна улица. Но мне он нравится. Люди ходят с магазинными пакетами, улыбаются. А Дороти здесь не нравится. Хозяин бакалейного магазина смотрит на нас из окна, когда мы проходим мимо.

– Думает, поди, что мы бродяги, шаромыжники, – ворчит Дороти.

Мы с девочками не понимаем, что это значит, но по ее тону можно догадаться, что это плохо.

В магазине с одеждой я с порога замечаю то самое пальто, которое мне и нужно. Оно красное, красное, красное! Даже без примерки, просто, видя его на вешалке, я понимаю, какое оно мягкое и теплое. Я подхожу к нему, пока Дороти с двойняшками выбирают что-то в другом конце магазина. Оно не совсем такое, как мое прежнее пальто, которое выбросили. Оно даже лучше, у него есть мягкая, как подушка, желтая подкладка.

Оно мне так нравится, что я надеваю его, быстро застегиваю продолговатые деревянные пуговицы и говорю: