Девочка в красном пальто

– Может, я даже позвоню Грэму, – сказала я. – Что ты думаешь об этом?

Он ткнул в меня пальчиком, и я рассмеялась:

– Да нет, ты прав, я, конечно же, пошутила.

– У вас обоих такой довольный вид, – заметила Люси, когда мы вернулись.

Она была в платье, волосы аккуратно собраны в конский хвост.

– Да, так и есть. Скоро мы опять пойдем гулять, – сказала я. – Если ты не возражаешь. Дадим тебе отдохнуть.

Залезая в свою машину, чтобы ехать домой, я чувствовала в себе какую-то звенящую энергию, которая даже вызывала тревогу. Это ощущение, которое возникло, когда я держала Джека на руках, как будто ослабило тугой узел, затянутый на моем сердце, и мне стало легче дышать.

43

Дедушка говорит: «Айдахо – последнее место на земле, где человек может жить свободно. Власти тут не чинят препятствий».

По его тону, когда он говорит про власти, которые чинят препятствия, ясно, что ничего хорошего в этом нет. Поэтому мы приехали сюда. А еще потому, что он хочет отделаться от пастора Монро, я это точно знаю. Пастор Монро вообразил, что он начальник над дедушкой. Я знаю, потому что дедушка мне как-то сказал:

– Он хочет забрать тебя, мы должны держать ухо востро.

– Так почему ты не скажешь ему, что ты мой дедушка? – спрашиваю я.

Но дедушка только закрывает глаза руками, как будто ему невыносима даже мысль, что меня могут забрать.

Никакой пастор Монро нам больше и не нужен, потому что денег у нас теперь навалом. Доллары не умещаются в полую Библию, торчат из нее. Мы даже обложку не можем закрыть. Дороти прячет доллары у себя под подушкой, а потом поглаживает ее, как будто баюкает ребенка.

Я смотрю в поле, а растения как будто кивают мне и Мелоди, которая сидит рядом на лестнице. Что-то такое есть в солнечном свете, в покое природы вокруг, отчего я чувствую себя счастливой. Сначала я даже не распознаю это чувство, так долго жила без него. На мгновение я испытываю чувство вины от того, что счастлива, хотя мама умерла, но я знаю, как она хотела всегда, чтобы я была счастлива, и от этой мысли мне снова становится хорошо.

Вдалеке я вижу старого фермера. Мы остановились на его поле. Он подходит к Дороти, протягивает ей оранжевый горшок с крышкой:

– Ужин для вас и вашей семьи.

Он взглядывает на меня, и я замечаю в его глазах страх.

– Ну, как она? – спрашивает Дороти.

Прошлым вечером я ходила возлагать руки на его жену. Ее кожа была сухой и шершавой, как лист старой бумаги. В доме пахло очень странно, а когда я рассказала об этом Силвер, она захихикала и сказала: «Свинячий корм». Я не поняла, что она имеет в виду, пока не увидела у них в саду сегодня утром свинью.

– Она выглядит бодрее. Попросила на завтрак яйцо. Клянусь вам, не помню, когда она в последний раз ела яйцо.

Он снова встречается взглядом со мной и опускает глаза. Мне становится не по себе. Неприятное чувство не проходит, пока он не отправляется восвояси.

– Мелоди, я тебе что-то скажу по секрету, только ты поклянись, что сохранишь это в тайне.

Глаза у нее становятся большие, но она кивает.

– Когда я вырасту, я больше не буду этим заниматься с дедушкой и с Монро.

– Почему?

– Я хочу лечить людей, но нормально – без завываний и молитв. В приличном месте. Например, в больнице.

– А папа и Монро об этом знают?

– Нет. Только ты. Никому не скажешь?

– Нет, конечно. Но все же ты будь осторожна. Мне кажется, им это не понравится.

Дороти подходит с оранжевым горшком в руках.

– Смотри-ка, ты прямо звездой заделалась!

Она произносит это, как будто осуждает меня.

Как будто я специально выставляюсь. Я ничего не говорю в ответ, и она поднимает горшок повыше.

– Ну, хватит болтать. Давайте посмотрим, что притащил нам старик. Достойна ли его стряпня того, чтобы попасть нам в рот.

На щеках у нее проступили красные пятна, такое впечатление, что она куда-то торопится, хотя мы никуда не собираемся. Утром мне становится известно куда.

Едва проснувшись, я понимаю – Дороти с двойняшками сбежали. В фургоне тишина. Я вспоминаю ночные шорохи, скрип кроватей, шепот. Я сижу, выпрямившись на кровати, тяжело дышу. Фургон кажется таким зловещим. Откидные кровати пусты. Многие вещи исчезли.

– Додошка? – зову я. Может, он тоже сбежал? Может, я осталась одна на свете?

Я иду на цыпочках, останавливаюсь за занавеской и прислушиваюсь. До меня доносится чье-то дыхание.

– Додошка! – зову я громче. – Это ты?

Никакого ответа, поэтому я проскальзываю за занавеску. Дедушкино тело возвышается под одеялом – на кровати он один.

– Додошка, вставай! У нас беда.

Он спит в спортивном костюме и выглядит спросонок не так, как обычно. Лицо у него розоватое, и вид без очков смешной. Я ведь никогда раньше не видела его в постели, хотя она совсем рядом, за занавеской.

– Что случилось? – Он тянется к полке и пытается нащупать свои очки.

– Дороти и двойняшки. Они сбежали. – Я чувствую, что сейчас расплачусь.

Он садится, надевает очки. Теперь он выглядит более привычно.

– Может, они отлучились на прогулку? Или купить что-нибудь.