Девочка в красном пальто

Ну да, злая волшебница пришла на крестины и наложила на девочку проклятье – вот чего они боятся, в глубине души, конечно. Они хотят заручиться моим благословением.

Люси улыбнулась усталой улыбкой и протянула розового младенца, который спал у нее на руках.

– Познакомься с Флорой, – сказала она.

Я взяла живое тепло в руки.

– Здравствуй, Флора, – прошептала я, и, конечно, никакая это была не бомба, а младенец, обессилевший после тягости рождения. – Будь счастлива, Флора, будь счастлива.

Когда они втроем покидали больницу, я стояла на крыльце и махала им, а потом вернулась к своим заботам, мелким делам: напоить среди ночи лежачего больного, расправить скомканные простыни, вынести судно, чтобы поддержать гигиену и спасти человеческое достоинство.

Когда я ехала домой после смены, вставала алая заря, и я представляла себе – сзади сидит Кармел, мы вместе могли бы возвращаться домой. Вернется ли она? Нет, не в этот раз. Так когда же? Я бросила ключи в медное блюдо у входа и мельком взглянула на себя в зеркало. Волосы: короткий боб, деловая стрижка соответствует профессии медсестры. Лицо: более худое, чем прежде. Деньги, которые я теперь зарабатывала, позволили мне заняться домом. Я купила краски и покрасила стены на первом этаже в теплый дынный цвет. Ей понравится этот цвет.

Наверху, в комнате Кармел, я вписала на карту имя «Флора» ярким фломастером. Джек, Флора, Грэм – новые имена на карте, и я отметила про себя, как разветвляется, усложняется, преобразуется схема по мере того, как вбирает в себя новых людей и новые места.

Я оглядела комнату, вспомнила свою спальню в родительском доме. Каждый вечер, отправляясь спать, я останавливаюсь на лестничной площадке возле комнаты Кармел. Обычно я не открываю дверь, но иногда захожу и рассматриваю ее одеяло, ее сложенные футболки, ее рисунки, ее книги, нежно глажу их. Разворачиваю папиросную бумагу и смотрю на новые красные туфли. Раз они со мной, она не может уйти от меня навсегда.

47

Весь день я сгораю от желания прочитать письмо, но не могу выбрать момент, потому что дедушка все время рядом. Кроме того, наш фургон сломался. Авария случилась прямо посреди дороги, в чистом поле.

Мы вылезаем из машины, в последний момент я прихватываю одеяло на случай, если дедушка захочет присесть отдохнуть.

– Давай притормозим какую-нибудь попутку и попросим помощи, – предлагаю я.

Дедушка останавливается.

– Этого нельзя делать! Откуда мы знаем, кто в машине – друг или враг. Нет, я помню, тут неподалеку, в нескольких милях, есть город. – Он дергает головой в сторону каких-то холмов. – Мы там попросим помощи.

Мы бредем по дороге, и я думаю – может, он и прав, потому что, когда редкие машины проезжают мимо, люди из них смотрят на нас такими глазами, словно думают про себя: «бродяги, шаромыжники», как говаривала Дороти.

Вокруг тихо и пустынно, так что делается даже страшновато, а небо как будто давит на нас. Холмы начинают чернеть. Я иду следом за дедушкой, шаг в шаг. Я думаю: мы двое ковыляем среди этих холмов, как два разбойника, скованных одной цепью. Даже если бы я раздобыла самую острую в мире пилу, я не смогла бы перепилить эту цепь. Эта цепь страшной тяжестью висит на моих ногах, не дает жить.

Я решаю смотреть только на дедушкину спину, большую и неуклюжую в черном пальто. На толстой ткани начинают образовываться пятна от холодных капель.

– Ты что-нибудь видишь? – спрашиваю я в конце концов.

Он смотрит вперед.

– Не очень, но виднеются огни.

Я выступаю из-за его спины и смотрю вдаль. Там и правда мигают яркие огни, но ясно, что они находятся очень-очень далеко от нас.

– Похоже, тут расстояние гораздо больше, чем несколько миль. Может, нам лучше выбрать другой путь? Вернуться в тот город, откуда мы уехали.

– Нет, что ты! Он еще дальше, и потом, разве можно входить в него без машины и без оружия. На нас могут напасть. Нас могут избить и ограбить.

– Могут. Что ж, тогда идем дальше.

И мы идем, наши следы отпечатываются на обочине дороги. Мне почему-то это приятно, что мы оставляем какой-то след. Мы отходим подальше от дороги, когда приближается какой-нибудь автомобиль, и стоим неподвижно, пока он не проедет, чтобы нас не заметили. Дедушка идет все медленнее и медленнее, от хромоты все его тело содрогается, капли на его пальто раскачиваются, как сотни ребятишек, повисших на своем любимом папочке.

– Додошка, давай я пойду впереди. Ты голову повесил и ничего не видишь, кроме своих ботинок.

– Я больше не могу, – стонет он. – У меня нет сил. Давай устроим привал.

– Давай. Отдохнем, и тогда, может быть, к тебе вернется твоя энергия, и мы сможем идти дальше. А может, возвратимся в фургон, там переночуем, а утром подумаем, как дальше быть?

– Нет, у меня нет сил, – повторяет он. – Я больше не могу сделать ни шага. Нога горит огнем. Нам нужно помолиться. Никогда мы не нуждались в помощи так, как сейчас.

Я вижу его лицо в закатном солнце, оно перекошено от боли. И мне становится не на шутку страшно, мы ведь здесь совсем одни.