– Давай, садись тут, с краю, – говорю я, и дедушка с трудом усаживается на траву. Устраиваясь, он держится за мою руку, чтобы не упасть.
– Вот ведь как дела обернулись, Кармел. Нас подвергают жестоким испытаниям. А все ведь могло быть иначе. Когда я думаю, как все могло бы сложиться…
– Нам нужно помолиться, ты сказал, – напоминаю я ему, потому что он отвлекся. – Будем просить о помощи?
– Да, да. Только…
– Что?
– У меня совсем не осталось сил. Не могла бы ты произнести молитву вместо меня? Только в этот раз?
Я думаю с минуту. Это, конечно, нарушает наши обычаи.
– Хорошо, попытаюсь. По-твоему, это поможет?
Я присаживаюсь рядом с ним, чтобы он мог сжать мои ладони между своими. Я знаю, что он любит так делать, и думаю, что он пытается при этом украдкой ухватить частицу моей целительной энергии, но мне не жалко, пусть.
– Просто говори, что тебе подсказывает сердце, – просит он.
Я закрываю глаза.
– Дорогой Бог. – Я напряженно думаю, что же сказать. – Иногда ты делаешь этот мир таким, что в нем очень трудно жить. Если можешь, пошли, пожалуйста, нам новый грузовик. И несколько долларов нам тоже не помешают.
Потом я молчу какое-то время, потому что прошу о встрече с Нико и не хочу, чтобы дедушка слышал эту часть молитвы. Потом я открываю глаза – дедушка смотрит на меня, и вид у него крайне недовольный.
– Это не слишком благочестивая молитва.
– Но ты же сам велел – говори, что подсказывает сердце.
– Ты не смеешь требовать у Бога земных вещей, словно обращаешься в службу доставки. Бог – это тебе не торговый каталог. И собственного гаража у него нет.
– Ну ладно, давай попробую еще раз, – вздыхаю я.
– Нет, я думаю, с тебя хватит.
– Но…
У меня вдруг возникает желание помолиться о маме, но я не хочу ему говорить об этом. И признаваться, что мне кажется, будто она видит нас сейчас, хотя я и понимаю, что это невозможно.
– Хватит молитв на сегодня. Я не уверен, что Богу вообще угодно слушать такие вещи.
Я решаю отложить свою молитву и помолиться о маме позже. Я поднимаюсь с корточек и тут кое-что замечаю.
– Смотри, Додошка, смотри! Там канава, у тебя за спиной.
Мы вовремя перестали молиться: если бы продолжали еще какое-то время, то стало бы совсем темно и я бы не заметила эту канаву.
Никогда в жизни я не приходила в такой восторг при виде канавы. Я прыгаю в нее, присаживаюсь на корточки и ощупываю дно.
– Тут сухо. Совершенно сухо. – Я выпрыгиваю обратно. – Мы можем здесь устроиться на ночь.
Дедушка, похоже, доволен тем, что за него решают, что делать.
– Ну что ж, давай, если ты так считаешь, дитя мое.
Я помогаю ему спуститься в канаву. На дне даже растет что-то вроде папоротника, так что мы будем спать не на голой земле. Я закутываю его в одеяло, а уголок сворачиваю, чтобы получилась подушка ему под голову. Он так устал, что засыпает в то же мгновение, как только вытягивает ноги. Я помню про письмо, но побаиваюсь его достать. Наконец решаюсь и тихонечко лезу в карман. При звуке разрываемого конверта он начинает ворочаться и что-то бормотать во сне, я замираю. Но я должна хотя бы взглянуть, от кого письмо. Поэтому я жду, пока он заснет покрепче, и надеюсь, что к тому моменту еще не стемнеет окончательно и хватит света хоть что-то разобрать.
И вот, наконец, когда он захрапел, я читаю: