Девочка⁰

Кто-то из приглашенных «экспертов», депутат или журналист, спросил:

– Стать священником – это было его решение или вы его к этому подталкивали?

И глазом не моргнув отец мигом ответил:

– Конечно, его.

– То есть вы ни в чем на него не давили?

– Ни в коем случае.

Ведущий, порадовавшись тому, в какое русло заходит разговор, поддержал тему:

– Некоторые считают, что он мог совершить этот поступок из-за плохих отношений в семье. Вам как кажется, это возможно?

– Нет, у нас у всех с Гордеем были отличные отношения.

Но ведущий продолжал давить:

– Все-таки он сделал странный выбор: совершил этот… этот поступок… не в квартире, не в парке, не в заброшенном здании, а именно в церкви. Почему там, как вы считаете?

Замявшись, отец неуверенно сказал:

– Может, ему казалось, что там Бог будет рядом с ним… Все-таки он не мог не понимать, что это страшный грех…

Зал осуждающе завыл – им не понравился его ответ. «Эксперты» начали что-то выкрикивать в микрофоны; громче всех разоралась женщина, рядом с перекошенным лицом которой появилась приписка: «Депутат Государственной думы». Она кричала:

– Что за чушь! Что за чушь! Он осквернил храм и не мог этого не знать!

– Я думаю, он вполне мог не знать, – сдержанно сказал отец.

– Да как так? Сын священника! Ученик православной гимназии! И не знал, что в церкви нельзя вешаться?

– А где можно вешаться? – несколько глумливо спросил журналист, сидевший по правую руку от депутатши, но его вопрос утонул в общем гомоне.

Призвав всех к порядку, ведущий снова обратился к отцу:

– Как вы думаете, возможно ли такое, что он выбрал церковь именно потому, что знал об осквернении? Может быть, он хотел ее осквернить?

– Нет, это невозможно, – совсем тихо ответил папа.

Теперь мне стало жаль и его: к концу ток-шоу он сидел бледный, поникший, устремив немигающий взгляд в пол и почти не двигаясь. Я думал: ему, наверное, тоже отвратительно происходящее, не совсем же он бездушный.

За оставшийся вечер мы с мамой доделали пирог (почти не разговаривая) и без особого аппетита его попробовали. Ночью должен был вернуться отец, и я не представлял, как теперь смотреть ему в глаза.

Утром я проснулся от их ругани:

– Да ты никакого морального права не имеешь называться священником! – кричала мама. – Или ты считаешь, что путь в Царствие Небесное тебе открыт только потому, что ты запрещал мне поцеловать собственного сына в гробу?! А настоящие заповеди не хочешь начать соблюдать?!

Я перевернулся на другой бок, закрыл ухо подушкой и попытался снова уснуть. Нельзя вытащить балку из строящегося здания и думать, что это не имеет никакого значения. Без Гордея семья начала рушиться.

Сомнение

Через две недели после смерти Гордея я снова начал регулярно ходить в школу.

Впервые зайдя внутрь, я удивился: в холл вынесли парту, а на парте разместили фотографию Гордея в рамке, в окружении свечей и цветов. По увядшим гвоздикам я понял, что сделали это давно. Через стол была перекинута черная траурная лента с надписью: «Помним, любим…». Позолоченные буквы на ленту были приклеены, и по следам клея можно было понять, что слово «скорбим» вероломно открепили: скорбеть же нельзя. Я мысленно усмехнулся: разве весь этот поминальный стол не знак скорби? Люди придумали столько запретов и условностей, что сами начали в них путаться.

Я разозлился на этот стол и на того, кто это придумал (наверное, какая-нибудь завучиха по воспитательной работе), поэтому на основы православной веры – первый урок – пришел заранее обозленным. Впрочем, наверное, я бы остыл и ничего плохого не произошло бы, если бы сразу несколько человек не опоздали на занятие и отец Андрей не счел нужным это прокомментировать.

– Молодежь сейчас становится безответственной, с низкой культурой развития. Если даже ученики православной гимназии позволяют себе такое неуважение, как опоздание, то что говорить обо всех остальных? И что говорить о будущем, о том, что всех нас ждет дальше? Вы, наверное, считаете, что я цепляюсь к мелочам, но любой хаос начинается с мелочи. Ведь известен уже один печальный пример абсолютно бездуховного, безнравственного поступка, памятник которому Вероника Григорьевна почему-то решила разместить на первом этаже… Это вообще что? И зачем? Для чего мы должны помнить о чудовищном поступке Миловидова?

– Просто Веронике Григорьевне его очень жаль, – заметила наша староста Женя.

– Мне тоже жаль. Мне жаль, что он оказался на такое способен. Мне жаль, что наш ученик не побоялся посягнуть на святое для всех нас.

Я не выдержал, поднял руку.

– Да, Василиса?

Отец Андрей с некоторой радостью дал мне слово. Неужели думал, что я с ним соглашусь?

Я, как это полагается, поднялся, вытянулся по струнке рядом с партой. Сердце зло колотилось в груди, и эта злость придавала мне сил. Я чувствовал, как ярость разливается по всему телу, словно по венам течет не кровь, а сгусток энергии. И сердце его качает, качает, качает – очень быстро.

Однако, несмотря на эту ярость, у меня получалось говорить спокойно.