Девушка без имени

Крошечное солнце лежало на ковре возле его брошенного сюртука. Оно медленно вращалось, пульсируя и рассыпая во все стороны разноцветные брызги света — и оно пело, тихо и мелодично. Лефевр ощутил, как волосы поднимаются на голове жестким ершом: мертвый артефакт, привезенный им из далекого леса на окраине Сузы, был жив, и он был не просто кусочком глины.

Он был центром всех миров. Точкой, в которой соединялось все.

Лефевр опустился на колени и протянул руку к шарику. Отпечаток пальца создателя на шершавом боку наливался жидким огнем, и прикосновение отдалось мгновенной острой болью во всем теле — но она прошла почти сразу, и Лефевр почувствовал радость, тихую и светлую, ради которой, наверно, Господь и создал людей. Шарик вращался на его ладони и пульсировал в такт его сердцебиению.

— Имя! — пропел шарик. — Назови имя и входи!

* * *

Недоумение порождает бездействие — сия мудрость отлита в бронзе и от частого употребления не стирается. Но если Алита, потрясенная до глубины души словами капитана секретной службы, действительно приехала во дворец и заперлась в своих покоях, где упала на кровать и закрыла лицо руками, то Лефевр, напротив, развил бурную деятельность.

Спрятав угасшее глиняное солнце в сейф и надежно заперев его на несколько заклинаний, он быстро привел себя в порядок и отправился в особняк господина Куатто, завернув перед этим в нотариальную контору, облеченную особым доверием. Стряпчий, который только-только пришел на работу и собирался взбодриться парой кружек кофе, был, мягко говоря, удивлен настолько ранним визитом первого клиента, но за четверть часа приготовил все нужные бумаги и поехал вместе с Лефевром. Разумеется, господин председатель Центрального банка с супругой еще изволили почивать, но появление новоиспеченного министра на пороге разом придало им бодрости. Миледи Этель вытащили из постели и привели в отцовский кабинет по-простому, в ночной сорочке и с легкой шалью на плечах: испуганная девушка смотрела на Лефевра так, словно перед ней стоял самый жуткий демон из адских глубин.

— Такая спешка, такая спешка, — приговаривала матушка, пытаясь одновременно привести волосы дочери в приличный вид и поправить ее сорочку, мало похожую на свадебное платье. — Что скажут друзья нашего дома?

— Помолчи, дура, — прямолинейно посоветовал господин Куатто. Он всегда отличался крайним здравомыслием, прекрасно понимая, что настоящее значение имеют документы и подписи, а не цацки и ублажение приятелей. — Лучше вещи собери.

Матушка расцеловала Этель, смахнула со щеки слезинку и убежала отдавать распоряжения горничным. Дом ожил: за стенами кабинета слышался шум, голоса и топот быстрых ног. Этель била крупная дрожь: девушка не знала, что ей делать, и в итоге просто осела в одно из кресел, практически лишившись чувств.

— Итак, — стряпчий поправил очки с немилосердно заляпанными стеклами и прочитал: — Настоящим свидетельством удостоверяется, что Огюст-Эжен Лефевр и Этель Катарина Куатто заключили добровольный и законный брачный союз, о чем в книге государственных регистраций произведена запись за номером… — он оттарабанил сложную комбинацию из цифр и букв и протянул Лефевру перо: — Ваша подпись, господин министр.

Лефевр поставил неразборчивую закорючку напротив своей фамилии. Стряпчий удовлетворенно кивнул и передал перо Этель: девушке понадобились все ее силы, чтобы написать свое имя. Господин Куатто блаженно прищурился и издал короткий вздох исключительного удовольствия. Лефевр подумал, что председатель, к сожалению, не в курсе всей ситуации.

— Замечательно, — стряпчий деловито собрал документы и важно произнес: — Как официальный представитель Сузианской короны поздравляю вас с созданием семьи. Пусть она будет крепкой.

— Непременно, — сухо сказал Лефевр. — Сделаем все возможное. Дорогая, у вас четверть часа на сборы. Жду в экипаже.

Счастливые родители собрали новоиспеченную госпожу Лефевр за десять минут. Глядя, как матушка с батюшкой тащат плачущую девушку к экипажу, приговаривая что-то утешительное на ходу, Лефевр подумал, что человеческая алчность не знает границ — как, собственно, и человеческая глупость. Этель усадили в экипаж, и матушка разрыдалась — не от того, что единственное дитя покидает отчий дом, а потому, что нельзя закатить пышное празднество, чтобы все знакомые умерли от зависти. То, что дочь при этом почти не отличается от тюка с собственной одеждой в плане значимости для родителей, уже не важно. Вещами надо торговать, а дорогими — тем более. Когда экипаж покатил прочь, Этель разрыдалась так, что стряпчий, сидевший рядом с Лефевром, смущенно и понимающе отвел глаза. Должно быть, полностью разделял девичий страх.

Когда они добрались до особняка Лефевра, утихшая было метель закружилась снова, а Этель успела проплакаться и смогла-таки взять себя в руки: в конце концов, она была девушкой из благородной семьи и не имела права вести себя, как крестьянка. Пройдя вслед за Лефевром в пустую холодную гостиную, Этель села на краешек дивана и сказала:

— Все так быстро случилось… Я не ожидала.