Девушка из лаборатории. История о деревьях, науке и любви

— Господь милосердный, я как будто в лабораторию вернулся, — сказал Билл, морщась. Я знала эту гримасу: она означала приближение мигрени.

Мы оказались в огромном дворе комплекса зданий, напоминающих ближайшую к вам автоинспекцию и по архитектуре столь же изысканных. Над нами был раскинут купол из мелкоячеистой проволочной сетки — в некоторых местах явно не раз порванный и залатанный снова. Как и обещала реклама на щите, посетители вида Homo sapiens должны были передвигаться по коридору, ограниченному стальными прутьями.

«Обезьяньи джунгли» и правда оказались копией моей лаборатории. Чем больше я об этом думала, тем очевиднее становилось сходство. Да, возможно, здесь градус безумия был чуточку выше — но в остальном происходящее в вольере мало отличалось от того, что творилось в процессе исследовательской работы. Три яванские макаки, ломавшие голову над какой-то проблемой, которую не могли ни решить, ни забыть, бросились к нам в надежде, что мы знаем ответ. Белорукий гиббон безжизненно висел на сетке над нашими головами; пребывал он в объятиях сна, смерти или где-то между этими состояниями, сказать было невозможно. Две маленькие беличьи обезьянки, похоже, оказались в специально для них написанной пьесе Сэмюеля Беккета и теперь страдали наполовину от созависимости, наполовину от отвращения. Иронично, что две другие беличьи обезьянки, судя по всему, ладили очень хорошо.

Позади них высоко на ветке сидел одинокий ревун, который оглашал окрестности собственным переложением Книги Иова на обезьяний язык. Периодически он вскидывал руки к небу, как бы требуя у него объяснения, почему праведники должны страдать. Краснорукий тамарин скрючился и потирал ладони, явно замышляя недоброе. Две очаровательные мартышки дианы, отрешившись от этого царства скуки, тщательно чистили друг другу шерстку. Несколько утомленных капуцинов прочесывали периметр, раз за разом маниакально проверяя пустые кормушки в поисках изюма, который совершенно точно был там еще минуту назад.

— Человек человеку волк, а мартышка мартышке мартышка, — изрекла я.

Тут мне на глаза попался Билл. Он стоял в дальнем конце двора нос к носу с паукообразной обезьяной: их разделяла только потрепанная сетка. У обоих была одинаковая прическа — взлохмаченная темно-каштановая пакля, отдельные пряди которой торчали в разные стороны, поскольку уже пару недель удостаивались максимум пары движений расческой. Лица их покрывала идентичная щетина, спины были мягко сгорблены, а полурасслабленные руки — готовы в любой момент прийти в движение. Ясные блестящие глаза обезьяны были широко распахнуты; судя по выражению мордочки, этот обитатель вольера пребывал в постоянном шоке от происходящего.

И Билл, и обезьянка были очарованы друг другом: остальной мир, казалось, перестал для них существовать. Наблюдая за ними, я почувствовала в животе специфическую щекотку — верный признак близящегося приступа смеха, который не остановить и после того, когда он уже перестанет радовать.

— Я будто в чертово зеркало смотрюсь! — наконец провозгласил Билл, не отводя взгляда от своего визави, и я все-таки сложилась пополам, задыхаясь от хохота.

Когда Билл с обезьянкой нагляделись, мы двинулись в последнюю комнату зверинца, где в цементной норе, так похожей на камеры заключенных, прозябала огромная горилла по имени Кинг. Вся его многокилограммовая туша то и дело растекалась по кафелю, когда Кинг начинал равнодушно возить по лежащему перед ним листу бумаги цветным мелком. Стены комнаты были украшены законченными «картинами», каждая из которых явно была создана тем же способом; вместе они демонстрировали на удивление последовательный художественный подход.

— Зато у него своя выставка, — заметила я.

Табличка на стене сообщала посетителям, что в родной Африке гориллам угрожает множество опасностей — от браконьеров до болезней, и все же трудно было вообразить уголок Конго более неприглядный, чем нынешнее обиталище Кинга во Флориде. Согласно второй табличке (в ней сквозили извиняющиеся нотки), рисунки Кинга можно было приобрести в сувенирном магазине: часть полученных с этих продаж доходов пойдет на улучшение и расширение жилища гориллы. Уверена, если бы у Кинга был револьвер, он бы без промедления вышиб себе мозги; однако ему дали только мелок, и, принимая это во внимание, он еще неплохо справлялся. Дожидаясь, пока студенты скормят обезьянам остатки изюма, я мысленно поклялась больше не жаловаться на свое относительно безоблачное существование.

— Надеюсь, бедолаге скостят срок, — вздохнул скучавший на другом конце комнаты Билл.

— Я бы не рассчитывала. Заведение явно взяло его на полную ставку, раз уж он приносит деньги.

Билл покосился на меня.

— Я вообще-то не про гориллу.

В сувенирном магазине мы опустили последние монеты в пластиковую коробочку для пожертвований, но покупать рисунки Кинга не стали, хотя могли расплатиться картами.

— Я, может, и не разбираюсь в искусстве, зато точно знаю, что мне нравится, а что нет, — объяснил Билл, равнодушно отворачиваясь от представленных работ.