Девушка из лаборатории. История о деревьях, науке и любви

Устав злиться и беспокоиться, я сменила гнев на милость.

— Ладно, знаю, что это моя вина. Все потому, что плачу тебе меньше прожиточного минимума. Но я не могу… По крайней мере пока. Уверена, скоро — очень скоро! — мы получим большой грант.

Я задумалась, что бы еще сказать, чтобы эти слова не звучали совсем уж пустым обещанием.

— В любом случае это была последняя капля. Я устала ночей не спать из-за волнения. Нужно найти тебе жилье. — Я мучительно напрягла мозги в поисках выхода. — Денег я дам.

В итоге Билл сам нашел жилье. Через неделю он переехал в лабораторию — и теперь спал в одном из наших кабинетов, которым никто не пользовался и куда избегали даже заходить. Дело в том, что в этой комнатке не было ни окон, ни вентиляции, а потому в ней собирались все запахи, идущие от людей во всем здании. Они накапливались в плитах потолка, а те постоянно источали этот редкий букет ароматов. Билл называл комнатку Парилкой, потому что внутри всегда было на пять градусов жарче, чем в остальной прогретой и плохо проветриваемой лаборатории.

Там Билл соорудил кровать и тумбочку под прикрытием старого стола и завел привычку спать в футболке и штанах цвета хаки (этот комплект получил название «пижака»), чтобы немедленно вскочить, если в комнату заглянет секретарь или уборщик, и заверить их, будто только на минутку прилег в процессе проведения долгого лабораторного эксперимента. План был хорош, но не учитывал, что Парилка находится возле главного входа, — поэтому Биллу не удавалось поспать после 9:00, когда в здание врывались орды студентов и принимались хлопать дверями. Он заменил и смазал нужные петли, но это не особенно помогло. После того как мы однажды засиделись почти до утра, Билл пристроил на крыльце знак «Двери сломаны, пользуйтесь, пожалуйста, задним входом» — но это помогло только до тех пор, пока кто-то не сообразил позвать администраторов, которые не нашли никаких проблем.

Теперь холодильники с биологическими образцами были забиты замороженными обедами, а запасы свежих продуктов обитали в холодильнике секретарей, пока те не пожаловались на три гигантских арбуза: как выяснилось, в тот день они продавались за гроши в местном супермаркете. В целом Билл остался доволен всем, кроме одного: у него не было своего душа. Раковину для швабр в кладовке уборщика он превратил в некое подобие биде — но тогда приходилось оставлять открытой дверь, чтобы его случайно не заперли внутри. Как бы мы ни старались, придумать убедительное объяснение, почему он находится там в три часа ночи, не получалось, а сложившаяся ситуация только подкармливала его паранойю.

Однажды около одиннадцати утра сработала пожарная тревога, и, выходя из кабинета, я заметила среди эвакуировавшихся Билла: босиком, в пижаке, волосы торчат в разные стороны, во рту — зубная щетка. Оказавшись на улице, он первым делом направился к стоявшему на подоконнике вазону с геранью и сплюнул в него зубную пасту.

Я подошла и окликнула его:

— Чувак, ну и ну. Ты сейчас просто Лайл Ловетт на гастролях.

Билл принялся щелкать почти пустой зажигалкой, пытаясь извлечь из нее последнюю искру.

— Если бы лодка была у меня, я бы уплыл в океан, — напел он, не выпуская изо рта сигарету.

Поскольку ему буквально было некуда идти, Билл работал в лаборатории по шестнадцать часов в день. Он всегда был рядом — и вскоре превратился в советчика и утешителя для всех и каждого. Билл помогал студентам чинить велосипеды, менял масло в их стареньких машинах, проверял за ними налоговые декларации и объяснял, куда идти, чтобы выполнить свой гражданский долг и принять участие в суде присяжных (все это — бесконечно ворча). Студенты же изливали ему душу в очаровательной манере, присущей всем девятнадцатилетним («Прикиньте, в шкафу нашей комнаты в общаге есть встроенная гладильная доска!», «Я буду ассистентом продюсера на студенческой радиостанции! В той передаче в 3:45 по воскресеньям, где ставят пост-регги-панк», «И вот на День благодарения мой отец заявляет, что никогда не слышал о Гертруде Стайн, и я такой: бо-оже, кто все эти люди»). Билл слушал их без малейшего суждения, но не считал нужным говорить о себе в ответ. Впрочем, студенты были слишком поглощены своей новой взрослой жизнью, чтобы это заметить.