Девушка с характером

Августа с Эльзой ответили, что еще вчера хотели спросить, сколько еще елка будет там стоять, ведь весь ковер в иголках. Когда обе вышли, взгляд Шмальцлер упал на Мари. Девушка подтащила корзину с дровами к плите и стало аккуратно складывать их в специальную нишу.

– Мари, когда закончишь, вымой руки и поднимись ко мне в комнату.

– Слушаюсь, фрейлейн Шмальцлер.

Экономка удовлетворенно кивнула, сделала Брунненмайер комплимент по поводу изумительных ароматов. И ушла.

Мари молча складывала дрова. Брунненмайер носила блюда и тарелки к лифту и, дергая за колокольчик, давала знак Роберту. Мари, не отрываясь от работы, слушала легкое скольжение и постукивание лифта.

– Придираются они, девочка, – вздохнула повариха. – Не твоя вина, что молодая госпожа к тебе прикипела. А Йордан… она знает больше, чем говорит. И никогда не любила тебя, никогда. Ревнует потому что, вот и все дела.

Мари почти не слушала. В последние дни она мало спала, но усталости не чувствовала, скорее, какое-то странное ощущение – она будто парила над землей. Она пока не решилась на последний шаг – тот самый, который был необходим, чтобы не потерять самое себя. Она влюбилась. Такой несчастной любовью, на какую только способна молоденькая девушка. Кухарка влюбилась в своего господина. Ничего, кроме несчастья, это не сулило. Ни для молодого господина, ни для нее самой.

Ко всему добавилась эта горькая история ее матери, в которой директор Мельцер сыграл определенную роль. Конечно, он был вправе потребовать назад свои деньги, с этим никто не спорил. Но он поступил жестоко, забрав все, в том числе самое необходимое. Согрешил, как сказала старая Дойбель. Лучше было покинуть виллу. Возможно, тот факт, что Шмальцлер вызвала ее к себе, был знаком судьбы.

Она вымыла руки, как просила ее экономка, и сняла грязный фартук. Стоя перед дверью кабинета, она раздумывала о том, придется ли ей при увольнении оставить пальто и добротные сапоги. Платья и фартуки она обязана вернуть, но пальто и сапоги были, в конце концов, получены в дар.

Фрейлейн Шмальцлер сидела за письменным столом, разложив перед собой бумаги. Когда Мари вошла, экономка подняла на нее глаза и сунула перо в чернильницу.

– Мари. Ну наконец-то. Входи и закрой за собой дверь. Садись и слушай меня внимательно, поскольку я должна сообщить тебе кое-что, что тебя удивит.

Мари вопреки требованию сесть осталась стоять. Сейчас ей понадобится все мужество, иначе ничего не получится.

– Мне тоже нужно вам кое-что сообщить, фрейлейн Шмальцлер. Я не хотела бы с этим…

Экономка нетерпеливо отмахнулась. Дело было слишком срочным, чтобы выслушивать сейчас жалобы кухарки.

– Мы все уладим, Мари. А сейчас послушай меня.

– Нет, я хочу…

– Тихо! Госпожа Мельцер намерена изменить твой статус. Это будет другая – лучшая – позиция. Должна заметить, еще никому на моем веку не везло столь чудесным образом.

Мари на всякий случай решила сразу же отклонить это грандиозное предложение. Она хотела уйти, хотела перестать копаться в прошлом, не желала больше ничего знать о трагической судьбе ее матери. А прежде всего ей хотелось убежать от собственной тоски.

– Одним словом, госпожа Мельцер предлагает тебе позицию камеристки. Конечно, речь идет о незнакомой тебе работе, но поскольку ты показала себя как смышленая помощница, думаю, тебе не составит труда справиться и с новыми обязанностями.

Да, это было неожиданно. Мари еще могла представить себя в роли горничной, но чтобы сразу в камеристки… Коварное искушение. Ведь в конце концов молодой господин скоро опять уедет в Мюнхен учиться. Она увидит его лишь на каникулах. Но тут же одернула себя. Почему ей предложили это место? Почему именно ей?

Объяснение далось фрейлейн Шмальцлер довольно непросто, но в конце концов она подошла к сути:

– Ты будешь при фрейлейн Катарине. И я не хочу скрывать, тем самым ты сделаешь госпоже Мельцер большое одолжение. Прежде всего сейчас, когда фрейлейн Катарина заперлась у себя в комнате и никого не впускает.

– Почему она это делает?! – вырвалось у Мари, ей не очень-то интересны были подробности, которые сообщала Шмальцлер.

Домоправительница сделал глубокий вдох и смерила Мари долгим взглядом.

– Я отвечу тебе, Мари, но прошу хранить наш разговор в тайне, понятно? В сочельник господин Мельцер запретил своей дочери звать тебя к себе. По его мнению, кухарке нечего делать в комнате госпожи.

– Я… понимаю, – тихо ответила Мари.

Вслед за этим она чуть не рассмеялась. Фрейлейн закрылась в комнате в знак протеста, а госпожа Мельцер отыскала хитрую лазейку. Кухарке нечего делать в комнате госпожи. Но камеристке там работа найдется.

Мари помедлила. Собственно, настал момент для решительного шага, но вот решительность-то как раз и улетучилась. Могла ли она оставить фрейлейн? Именно в тот момент, когда та столь отважно борется за их дружбу? С риском для здоровья. Мужественное поведение, даже героическое. И Мари решила помочь молодой госпоже в ее борьбе. В конце концов, уволиться она всегда может. Весной или летом. Но не в январе, когда на дворе стоит холод собачий.