В его взгляде читалась уверенность в победе, которая слегка раздражала. Он был не из тех юнцов-воздыхателей, которые докучали на вечеринках, он был взрослым мужчиной и знал, чего хочет.
– Признаюсь, мне было любопытно, – кокетливо посмотрела на нее Китти.
– Возможно, у нас много общего. Прежде всего мы ценим искусство.
В зал вошли две пожилые дамы, медленно прошли мимо них, остановились у картин, обсуждая их. Прошла целая вечность, пока они ушли. Все это время Китти и Дюшан молча стояли друг напротив друга, поглощенные друг другом.
– Любовь, – произнес он тихо, – любовь к жизни, к красоте, к искусству… Как много мне хотелось бы вам рассказать, мадемуазель. С сегодняшнего дня мир для меня совершенно поменялся, будто я только родился… Не смейтесь, пожалуйста…
Она все равно захихикала, но, скорее, нервным, а не естественным смехом, который вызвал мгновенную реакцию.
– Вы смеетесь? Вы находите меня смешным?
Он вмиг оказался очень близко, она ощутила его дыхание, запах пальто, его руки. Он искал ее губы, и тут случилось невообразимое.
– Простите, – прошептал он ей в ухо. – Я не хотел. Не сейчас, не так быстро…
Золотые искорки проникали в нее подобно стрелам, сердце стучало молотом, пульс зашкаливал. Что это было? И что он сейчас сказал?
– Вы не должны думать, что я легкомысленный распутник, мадемуазель. Я ощутил страсть.
– Простите, – прервала она его. – Все слишком быстро происходит. Не могли бы вы… не могли бы вы сделать это еще раз?
Дюшан выполнял ее просьбу. Зал завертелся вокруг вместе с картинами. Ее захватил хоровод форм и цветов, святых и кающихся, ландшафтов, зверей и каменных стен. Но пьянее всего был незнакомый мужской запах, обволакивавший ее всю.
24
– Я бы выбрала этот, фрейлейн.
Мари решительно указала на один из трех рулонов тканей, разложенных на раскроечном столе. Дорогой шелковый атлас небесно-голубого цвета. Кроме него предлагались еще матово-розовый сатин и светло-зеленый атлас.
– Почему именно этот? – удивилась Элизабет.
– Потому что голубой подходит к оттенку вашей кожи и особенно к глазам. Видите?
Мари подняла рулон, ловко отмотала несколько метров ткани и перекинула через плечо Элизабет.
– Матовым наружу, блестящими сделаем манжеты и декольте. Простой крой, узкие рукава, для них нам потребуется шифон того же оттенка. Рюши только на подол юбки, шлейф можно пышный. Цветок для декольте я сошью сама.
Элизабет разглядывала себя в зеркале и понимала, что новая камеристка права. Как умело она задрапировала ткань на ее плечах, как чудесно обозначила декольте и присборила атлас на талии. У этой Мари талант. Стоило дать ей в руки несколько модных журналов, как она уже пришла с готовыми вариантами, все элегантные, в духе времени и, самое главное, смотрятся на полной фигуре.
– Сюда подойдет колье. Жемчуг или тонкая золотая цепочка с голубыми камнями.
У Элизабет была цепочка с аквамаринами, подарок отца на Рождество три года назад. Да, идея ей нравилась.
– Волосы я бы небрежно собрала на затылке. Можно заплести, но не туго. Несколько локонов пусть спадают на лоб. Если хотите, я могу вам сшить и украшение на волосы. Ленту с жемчугом или перьями.
Такого рода безделушки она умела изготавливать мастерски, однажды ей пришлось целый год шить цветы. В эти дни обе швейные машины с ножным управлением работали вовсю, поскольку платья шили также для Китти и Алисии. Для этой цели пригласили закройщицу Циммерман, она знала толк в своем деле и работала на совесть. Но идеи Мари, ее вкус и умение обращаться с тканью были бесподобны. Элизабет сначала лишь терпела Мари, для кухарки та, по ее мнению, слишком уж задирала нос. Потом этот скандал с Китти. Но теперь у Элизабет сложилось другое мнение. Девушка была настоящим сокровищем, которое чуть не заперли в кухне навсегда.
– Так и сделаем, Мари. Сделай для госпожи Циммерман рисунок, она раскроит.
– Хорошо, барышня. Позвольте, я набросаю еще цветы и аксессуары в качестве украшения на волосы. Чтобы вы посмотрели, как я это себе представляю.
– Хорошая идея, Мари.
Элизабет покровительственно кивнула и послушно дала камеристке снять с себя ткань. Мари и впрямь хорошо рисовала. Китти могла сколько угодно еще учиться, но до камеристки ей далеко. В рисунках Мари было что-то особенное. Элизабет не смогла бы точнее описать это «что-то», но оно было и приковывало к себе внимание. Удивительно для девочки, которая, как однажды проговорилась мама, выросла в сиротском приюте.
Она встала, последний раз оглядела себя в зеркале, увидев, как обычно, бледное с двойным подбородком лицо. А волосы благодаря Йордан сегодня были уложены хорошо – в последние недели она из всех сил старалась одержать верх в отчаянной и бесперспективной конкурентной борьбе с Мари.