Девушка с характером

Он посмотрел отчужденно, медленно надел очки, сомневаясь в ее словах. Ни одна кухарка за столь короткий срок не могла дослужиться до камеристки.

– Камеристкой. Смотри-ка, быстро. Еще до Рождества ты работала на кухне…

У Мари не было желания обсуждать с ним этот вопрос. Но интересно, что Лейтвин был в курсе ее дел. С чего бы?

– Я не знаю, сколько стоит литургия. У меня есть двадцать марок, этого хватит?

Лейтвин кивнул. Дальше спросил, когда он должен помянуть ее мать. Хочет ли она каких-то особых слов. Нет? Тогда, если она не возражает, он помолится за упокой Луизы в воскресенье после торжественной мессы.

Мари не возражала и выложила на стол марки и гроши. Как странно было видеть, что настоятель, еще недавно такой торжественный в своей золоченой ризе, сидел теперь за столом, седой и неприметный, и считал монеты. Мари набралась смелости и спросила:

– Вы ведь знали мою мать, верно?

Лейтвин поднял голову от книги с записями и снова снял очки. Теперь его глаза казались большими и смотрели остро.

– Да, я ее знал.

– Как она выглядела?

Вопрос показался ему столь же наивным, сколь и трогательным. Очевидно, у матери девушки были фотографии, а также ее собственные рисунки. Но видимо, ничего не сохранилось.

– Она была похожа на тебя, волосы темные, глаза карие. Возможно, чуть выше ростом. Она занималась рисованием и скульптурой. Если ты знаешь, что это…

Мари кивнула. Разумеется, она знала, что такое скульптура.

– Например, вытачивала женскую головку? – наудачу спросила она. – Лицо закончила, а волосы и плечи – нет…

Священник застыл и смотрел перед собой. Обдумывал? Пытался вспомнить эту скульптуру? Он должен был ее видеть. Но, может, и не помнит ту каморку в деталях.

– Откуда ты про нее знаешь? – наконец выдавил он.

И снова спрятал глаза за толстыми стеклами очков, так что было непонятно, разгневан он или удивлен. У Мари стало неспокойно на сердце.

– Я видела комнату, в которой умерла моя мать. В Нижнем городе. – Она сделала паузу в надежде, что Лейтвин ответит, однако он молчал. – Мне известно, что мать была в долгах, и директор Мельцер приказал вынести всю мебель.

– И это ты знаешь? Кто тебе рассказал?

– Старая госпожа Дойбель. Она сказала, что мама сама была виновата в своих несчастьях, потому что легкомысленно относилась к долгам.

Священник сделал глубокий вдох, затем так же глубоко выдохнул и покачал головой.

– Нет, Мари, это не правда. Твоя мать была особенным человеком, о ней нельзя судить мерками трактирщицы. Деньги для Луизы мало что значили.

Мари с облегчением улыбнулась. Ей было приятно слышать, что Лейтвин хорошо отзывался о матери. И что деньги для нее не играли роли, тоже импонировало.

– Мраморные и деревянные бюсты – ее работы, так? Я имею в виду вещи из каморки в трактире.

Священник опять задумался, потом кивнул. Да, особенно он помнил фигурку из мрамора, Луиза работала над ней до последних дней.

– Вероятно, она и у Дойбелей денег занимала, потому и подарила им эти вещицы.

Звучало убедительно. Жаль, что старая Дойбель не могла уступить Мари эти фигурки.

– Как бы мне хотелось вернуть вещи, которые принадлежали моей матери. Что-то, чего касались ее руки, что связывало бы меня с ней, – с тоской произнесла она. – Но ничего нет.

Она еще постояла, ожидая какого-то ответа, но Лейтвин молчал. Он не хотел продолжать разговор? Потому нечего было сказать? Или тоже боялся директора Мельцера? Не может быть: он ведь настоятель, церковный человек. Кого ему бояться?

Лейтвин захлопнул свою книгу и поднялся. Молча подошел к темному шкафу, взял пальто и шляпу, от которых шел сильный запах средства против моли.

– Сколько тебе лет, Мари? – спросил он, натягивая пальто.

– Восемнадцать. Почти девятнадцать.

Священник надел шляпу и снял с крюка большую связку ключей.

– Пойдем ко мне в дом. Я расскажу и покажу тебе, что у меня осталось от твоей матери.

Мари, ошеломленная, повиновалась. Она послушно стояла под снегопадом, пока пастор запирал снаружи ворота церкви. В темноте они пошли по свежему скрипучему снегу. Дом пастора стоял напротив церкви, при входе в нос ударил едкий запах, будто только что разводили огонь. Экономка накрывала завтрак.

– Сюда.

Лейтвин открыл дверь, прошел вперед Мари и включил лампу. Ну и чудо: в старом каменном мешке было электричество. Мари разглядела книжные шкафы, как на вилле, не с такой богатой резьбой, зато забитые фолиантами. Заваленный бумагами и книгами письменный стол из дерева красноватого оттенка. На полу штабелями громоздились книги, того гляди и наступишь. На каминной доске стояли деревянный крест и маленькая фигурка Девы Марии – красивой молодой женщины с ребенком на руках.

– Сядь там, Мари.

Пастор поднял со стула одну из папок, полную пергаментной бумаги, чтобы освободить место для гостьи, затем снял мокрое от снега пальто и шляпу. И то, и другое он аккуратно вынес в коридор, вероятно, боясь, что пятна от воды могут остаться на бумаге. Вернулся он с лопатой горячих углей и растопил камин.