Дома я в изнеможении валюсь в кресло. Боль во всем теле усугублена изрядным разочарованием. К счастью, не в моем характере в этом признаться. Все мои балетные упования немедленно и бесповоротно были бы уничтожены моим обрадованным семейством. Я молчала. Таким образом уцелел для меня подарок судьбы — танец, крылья которого пронесли меня через все жизненные превратности.
Наконец Эдуардова позволила мне присоединиться сзади к остальным ученицам. Никто мной больше не занимался, и я снова была в упоении.
В последний день перед каникулами Эдуардова подозвала меня к себе и поцеловала. Исполнение мной pas de chat было причиной этого исключительного отличия.
Толстая книга в красном сафьяновом переплете балетного критика Оскара Би[45]
немедленно отметила это событие.Серьезный труд, да еще на немецком языке, был мне, конечно, не по плечу. Зато на первом листе его красовалось знакомым почерком: «Нине Александровне Тихоновой на память от человека, который очень любит ее. Максим Горький».
Это был его последний подарок. На следующий день мы с бабушкой отбыли в маленький курорт в Гарце Зюдероде.
Прошло много лет, прежде чем я снова, и мимолетно увидела Алексея Максимовича. Конечно, тогда я об этом не подозревала, как не догадывалась и о назревавшем разрыве мамы с ним.
Через два месяца, по возвращении в Берлин, я узнала, что он уехал в санаторий в Саарау. Отсутствие его затянулось, и мало-помалу образ его бледнел в моей памяти, хотя у нас о нем часто упоминали, всегда в самом уважительном тоне, в котором для меня, неискушенного слушателя, не была замена никакая новая интонация. Правда, все мое внимание было захвачено важным событием.
Не помню, откуда в Берлин приехали Андрюшин отец, Анатолий Ефимович Шайкевич, и его вторая жена, Клавдия Павлова[46]
. Зачастив к нам, Анатолий Ефимович с азартом рассказывал о своих планах организации балетной труппы, которую он затем возглавил в качестве художественного руководителя. Изо дня в день я жадно слушала, как разрабатывались планы репетиций, приглашения художников-декораторов, артистов балета и оперы. Директором, балетмейстером, главным характерным танцовщиком и душой всего предприятия стал Борис Романов[47], его ближайшими сподвижниками — прима-балерина Елена Смирнова[48] и ее партнер Анатолий Обухов[49]. Все трое незадолго до того прибыли из России после побега через румынскую границу. Они присоединились к Анатолию Ефимовичу и по вечерам обсуждали у нас свои планы. Слушать их было бесконечно увлекательно. Театральные замыслы, их сценическая реализация открывались мне и глубоко захватывали. Я переживала каждую подробность этих обсуждений, но, конечно, никто даже не замечал моего присутствия.Темпераментный, высокоодаренный Борис Георгиевич Романов до отъезда из России был балетмейстером Мариинского театра, где он, ученик и последователь Фокина[50]
, успел завоевать себе репутацию талантливого новатора. Искавший контакт со всем, что тогда в России было передового в искусстве, один из основателей «Бродячей собаки»[51], он и теперь, оказавшись на Западе, жадно впитывал все новшества.Его жена — Елена Александровна Смирнова, последняя до революции танцовщица, получившая звание балерины Мариинского театра, и ее партнер, Анатолий Николаевич Обухов, первый танцовщик того же театра, были неразлучны и составляли ядро новорождающегося предприятия, в репертуар которого должны были войти балеты и короткие оперы. Последние, однако, сразу же после первой программы отпали, и Русский Романтический театр[52]
окончательно превратился в балетную труппу.Финансировать ее взялся немецкий табачный король Тютчев, покоренный красавицей Эльзой Крюгер[53]
, характерной танцовщицей, до революции пользовавшейся известностью на частных сценах России. Размах у нее и у Тютчева, обладавшего очень большим состоянием, был незаурядный и позволял основателям труппы безмятежно осуществлять свои планы. Эльза Крюгер и Клавдия Павлова стали солистками при кордебалете из тридцати человек, составленном из бывших артистов императорских театров и кое-какой берлинской молодежи.После трех месяцев репетиций рождение Русского Романтического театра состоялось 15 октября 1922 года в берлинском театре «Аполло» на Фридрихштрассе, 218, о чем оповестили публику оригинальные афиши.