Девушка в синем

Начинают грузить. Брат бледен: без нас он не поедет! Кое-как втиснули бабушку и маму. Марат уступает мне свое место. Он и Андрюша будут следовать за нами на велосипедах.

В шесть часов вечера мы покидали рю Лекурб. Двор фабрики пуст. Настежь распахнуты ворота. На асфальте, посередине улицы, как надгробный памятник, остается стоять черный чемодан — весь наш багаж.

Льет дождь. Мимо проплывают затихшие улицы. Еще одна, еще одна — поворот…

Со времени сотворения мира никогда, наверное, не было хаоса, подобного тому, который предстал перед нашими глазами. До самого горизонта, на площади, на улице, на тротуарах в четыре, пять, шесть рядов все мыслимые средства передвижения смешались в одну кучу.

Грузовики, набитые солдатами, танки, пушки, безнадежно завязли среди автомобилей всех марок и возрастов, с горами багажа, матрасами, чемоданами, мешками и кастрюлями, привязанными снаружи к фонарям, запасным шинам и радиаторам. Женщины, плетущиеся по жаре в меховых шубах, с тележками, детские коляски с младенцами и кошками, катафалк с десятком живых пассажиров и клеткой с канарейками… Осел, трактор, крестьянин с теленком, старики, раненые, велосипедисты, собака, потерявшая хозяев, солдаты… солдаты… солдаты… Как чудовищный змей, вся эта масса пытается судорожными толчками ползти по дороге.

Пытаемся и мы. В полночь мы — в Медоне. Пядь за пядью продвигаемся всю ночь, утром мы — в Кламаре! Дальше! Дальше!! Без сна, без еды, без воды. Скрипит, дымится грузовичок, вот-вот остановится окончательно.

На второй вечер мы — в Шартре. Там только что была бомбардировка. В черных облаках дыма пылает гигантским заревом городской резервуар бензина. Весь городок словно затаил дыхание. В безмолвной толпе смешались жители, беженцы, солдаты.

Мы потеряли наших велосипедистов. Вынуждены остановиться. Ждем… а где же мама?!! Говорят, пошла взглянуть на собор! Сказала, может быть, завтра его не будет.

Где-то слышим громкоговоритель. Париж сдан без боя. Кровавым следом остается в сердце каждый шаг победителей на Елисейских полях. В кафе хозяин раздает старый коньяк. Кто хочет? Берите! Не оставлю немцам. Десять бутылок погружают на место моего мешка в наш грузовичок. Впредь они будут служить мне сиденьем. Не задерживайтесь! В дорогу! Дальше, скорее, скорее!! В темноте усталые люди падают, забывают свои вещи, не находят свою машину, теряют друг друга. У некоторых кончился бензин, десятки рук тут же молча сбрасывают в канаву обессилевшие автомобили — сразу можно продвинуться на несколько метров! Опять льет дождь. Холодно. Поток беженцев все так же медлителен и бесконечен. Сидеть на бутылках в одном и том же положении много часов становится невыносимым. Встать, расправиться невозможно. Зацепившись за что-то впотьмах, наши велосипедисты падают. Марат ранен. Брат, с детства не ездивший на велосипеде, молчит, но ясно, что он больше не может. Решено остановиться. Под дождем, прямо на асфальте, я тут же засыпаю.

На рассвете все промокли, иззябли, едва живы. Брат и Марат не могут пошевельнуться. Наперекор всем законам физики, их умудряются запихнуть в наш грузовичок. Коньяк из Шартра, поглощаемый в бесконтрольном количестве, помогает всем согреться и даже увидеть жизнь в розовом свете. Что с того, что немецкие самолеты висят над нашими головами, что с боковых дорог пытаются втиснуться в наш бедлам английские войска? Откуда? Куда? Где немцы? Ясно, что близко, но никто не знает, где именно. Что же с того? Мы распеваем…

В Ножэн ле Ротру немецкие самолеты настигают нас врасплох на вокзале. В рекордный срок от него остаются рожки да ножки. Одноэтажный вокзал был ветх — он рассыпался, а мы уцелели.

Этот эпизод оказался только началом. В тот день, кружась над дорогой, немецкие «мессершмитты» шесть раз снижались, почти задевая деревья, и расстреливали беженцев из пулеметов. Появлялись они стремительно и неожиданно. Нужно было вмиг бросаться в кусты, поле или канаву, предварительно затолкнув туда не очень поворотливую бабушку.

После третьего налета она потеряла рассудок. Лежа в канаве, было нелегко убедить ее в том, что она не дома и не может пойти на кухню приготовить чай.

Седьмой налет был самым серьезным. Мы не успели разбежаться и распластались на дороге носом в асфальт. Пули свистели отчаянно близко.

По странному устройству моей нервной системы, мне в критические моменты делается страшно только тогда, когда все уже позади. Поначалу страх не доходит до сознания («недоразвитая», — говорила бабушка в сердцах). Лежа, я увидела черного котенка. Необходимо убрать! А то еще раздавят, и вообще, черная кошка поперек дороги — дурная примета! Я залезла под чью-то машину… Когда все утихло, я сорвала на память уцелевшую рядом со мной в щели асфальта ромашку. Она была символом жизни. Последний, и самый сильный шок вернул бабушке сознание.