Девушка в синем

Все беженцы Бельгии и Франции скопились теперь в свободной зоне. В По мы сразу повстречали немало парижских знакомых. Двор кюре, заросший травой, превратился в оживленный салон, где обсуждались последние события и велись литературные диспуты. Угощение в салоне не предусматривалось. Есть было нечего всем вообще, а нам, у которых оставалось сто сорок три франка, в особенности. На рыночной площади, где не было больше рынка, группа солдат, брошенных своими офицерами, угощала нас сардинками. На дверях мэрии появились списки людей, разыскивающих свои полки и близких. В воскресенье полуслепой старик кюре потряс всех проповедью о человеческом равенстве.

Центром столпотворения была, однако, Тулуза, большой город с администрацией, Комитетом помощи беженцам, Красным Крестом и даже отделением ЗемГора[228]. Там можно было попытаться как-то устроиться. Презрев все новые правила (у нас не было разрешения), мы вместе с Гржебиными погрузились в снова начавший ходить поезд и благополучно прибыли на вокзал Матабио.

После сравнительно тихого Жюрансона переполненный город, жара, пыль и блохи казались кошмаром. Все комнаты в отелях и у жителей были давным-давно заняты. Даже люди со средствами спали на садовых скамейках и тротуарах. А уж куда нам! Вдобавок в первом же кафе мама из наших ста сорока трех франков потеряла стофранковый билет. Впрочем, к этому все отнеслись спокойно. Тяжелые обстоятельства приучают к философии.

Я храню нежную память о домике в далеком предместье, за кладбищем Фобур Боннефуа. Как славно звучало спетое с южным акцентом название уютной улочки «Капефиг…э». На ней перед войной молодой рабочий начал строить в своем саду домик для себя и своей любимой Генриэтты. Вскоре он был призван в армию, и Генриэтта долго ничего не знала о нем, ютясь в едва пригодной для обитания комнате. Она согласилась сдать нам из оставшихся помещений комнату без рам в окнах для Гржебиных, комнату без рам и только с половиной пола для нас, а для Андрюши — чердак без лестницы. Освещалось все свечами, когда они были. За водой приходилось ходить далеко и на корточках вертеть ручку колодца. Июльская жара заменяла отопление. В садике была беседка со врытым в землю столом. Чего же еще желать? Через несколько дней вернулся сам хозяин, и мы зажили душа в душу. Генриэтта была старше мужа, необычайно беспорядочна, курила с утра до ночи, и о ней ходили кое-какие сплетни. Но я редко видела людей деликатнее и сердечнее, чем Лоран и его Генриэтта. Когда мы от голода поедали не успевшие созреть персики в саду хозяев, они умышленно бросали их на землю, чтобы мы не стеснялись подбирать, и делали вид, что ничего не замечают.

Вся улица Капефиг принимала участие в нашей судьбе. Распустив шерсть пуловера, мы принялись вязать из него носки и перчатки. Наша лавочница и соседи, может быть, не так уж в них нуждавшиеся, все же нам их заказывали.

В городе мы как-то встретили знакомую даму, до войны поставлявшую в парижские магазины тонкие вышивки. Войдя в контакт со своими тулузскими клиентами, она уже успешно торговала плодами своего рукоделия и делилась со мной некоторыми заказами. Делать мережки на полупрозрачной материи при свете одной церковной свечки? Ну что же! Хоть и гроши, но я что-то заработаю — и на том спасибо.

Капа Гржебина изобрела себе новую профессию, став ходячей библиотекой. С двумя-тремя романами она пешком обходила подчас далеко живущих знакомых, давая им на дом и за скромную цену книги для чтения. Задерживать их не полагалось, и так как делать целый день было нечего, клиенты читали быстро и часто обменивались книгами. При первой же возможности покупалась какая-нибудь новинка, которую Капа тут же пускала в оборот. Вскоре она была обременена немалой ношей, что никак не омрачало ее настроения.

Однажды на рю Капефиг, вызвав всеобщее любопытство и возбуждение, остановился грузовик американских квакеров. Нам показалось, что это был сон, чего только они нам не надавали! Кукурузной муки, патоки, банку смальца, сухого гороха, изюма, мыла, по алюминиевой кастрюле на каждую семью и по отличному шерстяному одеялу на каждого. Брату из его одеяла спешно сшили штаны. Бабушке — юбку. Мое по сей день служит мне в холодные зимы. С нашей долей сахарного песка произошла катастрофа. Не помню, по какой причине пакет с ним лопнул и высыпался мне на голову.