Девушки на выданье. Бал дебютанток

Не много время протекло, с собою радость унесло. Ольга занемогла 24 июня. Прежде еще она немного хворала, был у ней насморк. Но в этот день, вернувшись с катанья с Варинькой, нашли мы, что Маминька сидит у ней и беспокоится, что она все плачет и сучит ногами. Хотя не было видно никакого признака сериозной болезни, Варинька решилась в тот же вечер поехать в город. На другой день мы все туда же отправились. Приехали – почти не было надежды. До 1-го или 2-го сидела я в спальной, бедняжка была за перегородкой. На другой день ей было лучше. Она всегда любила меня более всех, даже матери и кормилицы: я взяла ее на руки, чтоб качать, пока уснула. М-me Андерсон, ее няня, она была спокойна, но уже нет Ольги, у которой я могла просиживать целые дни! Ей ставили пиявицы, делали все, что могли! Ничего не помогло!.. У кормилицы пропало ночью молоко, Ольга страдала и кричала; рано поутру пришла я к ней, она лежала на материнской постели, смерть сидела у ней в головах. Тронула ее руку, она была холодна и синя, глаза потускнели, дыхание тяжело. Что было со мной тогда! О Боже, Боже, с какою радостью отдала бы жизнь свою, чтоб спасти им этого ребенка! Дальность жизни моей так темна, как громовая туча, для них она была так светла! Так утешительна!.. Григорий приготавливал ей лекарство, и слезы текли на него. Я тронула ноги Ангела, они были холодны, я дала ей пить, она насилу могла проглотить. И когда сказала я ему: «Si vous donnez, donnez vite!» (Даете, так давайте быстро), он понял меня, но упрашивал оставить комнату: я видела, что нет спасения, вышла – через полчаса Ольга была в небесах… Я слишком взяла на себя и расплатилась горько с природою, опять был ужасной припадок нервической. Григорий, это совершенство людей, и тут успел помочь мне. Пришедши в верх, пошла я к Вариньке – ужасный день! Мы все сидели втроем. На другой <день> Г<ригорий> уехал хоронить Ольгу, а мне поручил В<ареньку>. Вставши под предлогом пойти куда нужно, она вышла в мраморную комнату, дверь была открыта в спальную, она скоро пошла туда и бросилась на кровать, где скончалась Ольга. Я оставила ее несколько времени, но, увидя, что она уж очень плачет, стала ее уговаривать; она не слушалась, я подняла ее с Машей и, вытолкав обеих в гостиную, заперла дверь на ключ. Обойдя кругом, я нашла Маминьку, которая рыдала над нею и ломала себе руки. «Боже мой, что мне делать!..» – говорила она. «Подите и успокойтесь, вы только вред ей делаете». Я подала В<ареньке> каплей, она выпила, я стала говорить ей об ее муже, и мало-помалу она успокоилась. Прошел и этот день. Мы переехали в Приютино. Опять спокойствие и веселость нашли гости: мы горюем все поодиночке, а веселимся вместе, но я плачу дань природе и слабею. Может быть, Смерть далеко от меня, может быть, сидит передо мною. Но я смотрю на нее с удовольствием, она то благо, которое Бог по бесконечной милости своей послал людям. Она – Ангел-утешитель, она – благо, которое все мы достигнуть стараться должны: она присоединяет нас к Всевышнему и там дает нам вкушать блаженство вечное. Одна разлука с милыми сердцу может заставить нас страшиться ее. Но что же разлука нескольких лет в сравнении Вечности. Как слеза горя посреди моря счастья! Как прекрасно можно представить ее! Как мирный гений, ведущий человека к истинному блаженству. Как избавитель рода человеческого. Ах, если б не было Смерти, а наша жизнь в этом мире была бы вечной, я думала бы, что нет Творца вселенной. Смерть есть печать его благости, его любви к людям. К нам в субботу вечером приехали братья Меендорфы; иногда я думаю, как и все, что George имеет виды: и сержусь на себя. Я его почитаю, даже, может быть… люблю. Да, люблю, но это чувство во мне соединено с такой боязнью! Алекс<андр> М<ейендорф> очень откровенен, все хочет знать, <не> имею ли я к кому-нибудь привязанности; что за вопрос, кто ж ему это скажет, ежели бы я и имела.

В воскресенье были у нас 3 черкеса и офицер армейский, тоже черкес. Они были очень милы, и двое из них делали разные штуки на лошадях. Они магометане.

(Я думаю, что ожидание у врат ада не может быть более невыносимым, чем жизнь, которую мы ведем в Приютине. Боже мой! Какая скука! Целыми днями ворчат, говорят глупости и обиняки, которые делают жизнь еще более тяжелой, но я надеюсь, что всему есть предел.)

25 Juillet (<Четверг> 25 июля <1829>)

Как ужасна неизвестность. Что бы я дала, чтоб проспать целые два месяца.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

31 Juиllet (<Среда> 31 июля <1829>)