Дядя Джимми, индейцы и я

Сегодня, когда я вижу вокзал и почту, эти старые здания из обожжённого кирпича, мне становится не по себе.

Это было в начале восьмидесятых. На первом этаже размещался филиал государственной страховой компании, в которой работал дядя Джимми.

В Ротфлисе и окрестных деревнях по всем договорам, заключённым Джимми Коронко, в те времена ещё Мирославом Коронржечем, всё неотвратимо горело. Статистически у нас была самая большая плотность пожаров во всей Польше со времён вторжения нацистов и Красной армии. Горели все Мазуры и Восточная Пруссия, и деньги к моему дяде текли рекой, непрерывным конвейерным потоком, он набивал ими чулок, а сам пьяный валялся под столом. Боже мой! Он грёб деньги, как Ротшильд! Но после того как директор Чеслав Баниак допился до смерти, всё надувательство вскрылось: амбары, крестьянские дома и коровники, как оказалось, на самом деле вовсе не сгорали, милицейские и судебные документы, целые папки с фальшивыми свидетельствами и ложными цифрами попали в прокуратуру, и началось следствие. Если бы мы не сбежали в Канаду, мой дядя, возможно, и по сей день ещё сидел бы за решёткой в городке Бартошице, близ русской границы.

Можно сказать, ему вообще всегда везло, до сих пор он много раз соскакивал у смерти с лопаты. И тогда, когда он среди зимы, совершенно пьяный, валялся в придорожной канаве рядом со своим мотоциклом… Всегда кто-нибудь вовремя приходил ему на помощь, и он не успевал замёрзнуть насмерть. И не только это. Часто он получал анонимные угрозы, короткие письма, в большинстве случаев после того, как якобы снова где - то что-то сгорало. Мне было тогда всего четырнадцать лет, и я не так много понимал в его махинациях.

Тётя Аня, единственная жена, которая когда - нибудь была у Джимми, глотала таблетки пригоршнями — видимо, это были какие-то психотропные средства против стойкого нарушения сна. На ночь она включала в комнате свет, потому что боялась оставаться одна, — именно по этой причине мне от случая к случаю перепадало спать с ней в одной постели. Не проходило ночи, чтобы дядя не задерживался где-нибудь допоздна — по делам, разумеется. А еще он почти каждые выходные играл на свадьбах на электрооргане и пел в качестве лидера группы под названием «Чёрное есть белое». Это занятие постоянно сводило его с множеством влиятельных людей из партии, милиции и церкви. Тогда в стране была одна-единственная фирма — Польская Народная Республика, — и чем хуже ей приходилось, тем лучше шли дела у Джимми и его товарищей.

Когда он возвращался с таких вечеринок, громкая икота и топот по лестнице его зимних ботинок с десятисантиметровыми каблуками будили всех жильцов дома на улице Коперника, которых он обзывал советскими шпионами и агентами КГБ. Чтобы внушить тёте Ане страх, он колотил в дверь ногой; когда после этого, войдя, он останавливался перед её кроватью, он не узнавал меня и думал, что я её любовник. Он долго таращился на меня, покачивался и бил себя рукой в грудь, чтобы остановить икоту.

В какой-то момент тётя Аня поменяла замок на входной двери, и мой дядя перебрался в подвал, где хранились велосипеды. После этого в нашем доме наконец-то воцарился покой. Тётя Аня приняла такое решение: «Если человек никогда не моется, воняет, как пума, и постоянно клянет людей и милицию, хотя сам же с ними обделывает свои махинации, то ему нечего больше делать в моей постели! Я с тобой развожусь!»

Я очень хорошо помню, как мой дядя выглядел после развода Его по-свиному розовое, всегда одутловатое лицо вдруг осунулось и стало бледным. Вид у него был жалкий, его стало не узнать, как будто его пропустили через мясорубку, а потом снова собрали — хоть и с кожей, и с костями, но без крови.

Он влачил в своём подвале растительное существование, поверженный и сокрушённый, и ковал там великие планы своего отъезда. Он разослал несколько писем своим родственникам в Брисбан, Чикаго и Виннипег. Из Чикаго вообще не пришло ответа, даже открытки. Австралиец, кузен Джимми, ответил сразу: каждое второе слово было fucking, хотя письмо было на польском. Он писал, что после стольких лет тяжелейшего труда он с трудом выстроил свое существование и теперь не допустит, чтобы дядя Джимми, паразит и негодник, разрушил всю его красивую австралийскую жизнь.

А вот из Виннипега он через год получил приглашение.

Агнес на два года старше меня, без неё я тогда ни за что не решился бы уехать в Америку, клянусь перед Богом. Ещё маленьким мальчиком я знал, что когда-нибудь у меня будет девушка, предназначенная только для меня, что когда-нибудь я вызову её к жизни из моей мечты, а потом увидел Агнес на пляже, летом 1983 года, и сразу понял, что это и есть моя девушка, которую я столько ждал.

Агнес лежала на подстилке и читала книгу. Солнце светило ей в спину, волосы были собраны в хвост и подвязаны на макушке голубой лентой так, что вся её чудесная жирафья шея оказывалась на виду, великолепная шея, загорелая и нежная, как стебель. Я просто спросил у неё: «Что ты читаешь?»