Диалоги об Атлантиде

Лиз. Вы, Никиас и Лахес, видели того человека, который сражается в полном вооружении[291]: но я и Мелисиас еще не сказали вам, для чего пригласили вас с собою посмотреть на него; а теперь скажем. Мы, думаю, можем откровенно беседовать с вами. Ведь иные смеются над подобными вещами, и когда кто-нибудь просит у них совета, не открывают своих мыслей, но стараясь угадать, что мыслит советующийся, говорят против собственного убеждения: напротив, вы, по нашему мнению, способны и понять, и поняв, откровенно высказать, что думаете. Потому-то мы и пригласили вас на совет об одном предмете, о котором тотчас объявим вам. Дело, начинаемое мною так издалека, состоит в следующем. Здесь с нами сыновья наши: вот этот – его, называющийся, по имени своего деда, Фукидидом; а этот – мой, носящий также дедовское имя отца моего, название его – Аристид. На нас лежит обязанность заботиться о них сколько можно более, а не поступать подобно многим, которые, как скоро дети подросли, позволяют им делать, что хотят. Потому мы теперь же намерены начать свое посильное о них попечение. Зная, что и у вас есть сыновья, вы конечно более, чем кто-нибудь, беспокоились, как бы дать им воспитание и сделать их отличными. Если же в вашем уме часто не было и мысли об этом, то напоминая вам, что нерадение в этом отношении противоречит долгу, мы просим вас приложить, вместе с нами, некоторое старание к пользе детей. А откуда это пришло нам в голову, послушайте, Никиас и Лахес, хотя речь будет и немного длинна. Я и Мелисиас, видите, имеем общий стол: с нами кушают и дети. Мы будем, как я уже сказал, беседовать с вами откровенно. Каждый из нас может этим юношам рассказывать о своем родителе много прекрасных дел, которые он совершил частью в военное, частью в мирное время, заботясь о пользе то союзников, то сограждан[292]: о собственных же своих делах ни ему, ни мне рассказать нечего. Поэтому мы теперь стыдимся своих детей и обвиняем отцов, что нам, во время нашего детства, они позволяли баловаться

[293], а дела чужие исполняли. Это-то слышат от нас и наши юноши. Если вы не будете радеть о себе и повиноваться нам, говорим мы им, то останетесь бесславными; а когда позаботитесь, то скоро окажетесь достойными тех имен, которые носите. Вот они и готовы повиноваться; но мы всё-таки исследуем, чему учась и чем занимаясь, можно бы им сделаться людьми отличными. Некто одобрял нам и эту науку, что то есть хорошо юноше уметь сражаться в полном вооружении, хвалил того человека, который ныне показывал вам себя, и предлагал посмотреть его. Потому-то мы признали нужным и сами пойти на это зрелище, и вас пригласить, вместе как зрителей и советников, или, когда угодно, участников в попечении о наших сыновьях. Вот что хотели мы сообщить вам. Теперь ваше дело дать свой совет и об этой науке, должно ли заниматься ею или нет, и о других, которые найдете полезными для юноши, и, может быть, о самом сообществе[294].

Ник. Я одобряю вашу мысль, Лизимах и Мелисиас, и готов принять участие в этом деле. Думаю, что и Лахес не откажется.

Лах.

И справедливо думаешь, Никиас. Что Лизимах говорил о родителях – своем и Мелисиасовом, то весьма кстати можно сказать не только о них, но и о нас, и о всех, на ком лежат общественные должности. Со всеми ими бывает почти то же, что мы от него слышали: то есть они не радеют, не заботятся о детях и частных своих делах[295]. Это хорошо сказано, Лизимах. Но я удивляюсь, почему, приглашая нас на совет о воспитании юношей, ты не приглашаешь Сократа. Во-первых, он земляк твой[296]; во-вторых, он всегда участвует в тех беседах, в которых рассуждают о предметах, подобных твоему, то есть о науках и занятиях, свойственных детям.

Лиз. Что ты говоришь, Лахес? Сократу ли думать о таких вещах?

Лах. Конечно, Лизимах.

Ник. Об этом-то и я могу сказать тебе не хуже Лахеса. Сократ недавно познакомил со мною Агафокла[297], ученика Дамонова, учителя музыки для моего сына, – и что ж? Агафокл оказался не только приятным музыкантом[298]

, но и во всех других отношениях достойным собеседником юношей.

Лиз. Но такие старики, каков я, Сократ, Никиас и Лахес, не знают молодых людей; потому что, за старостию, сидят большею частью дома. Если же и ты, сын Софрониска, можешь дать своему земляку добрый совет, то посоветуй: да и следует; ведь ты мой родовой друг; я и отец твой всегда были приятелями и друзьями, и он умер прежде, чем между нами произошла какая-нибудь размолвка. Кстати, теперь мне пришли на память некоторые слова: ребята мои, разговаривая между собою дома, часто упоминают о Сократе и очень хвалят его; но мне никогда не случалось спросить их, не о сыне ли Софронисковом говорят они. Скажите-ка, дети, не это ли тот Сократ, о котором вы всякий раз упоминаете?

Сын. Это он и есть, батюшка.

Лиз. О, прекрасно, клянусь Ирою, Сократ, что ты вообще оправдываешь своего отца, отличнейшего из людей, и особенно оправдаешь его, когда будешь обращаться с нами, а мы с тобою, по-домашнему.