Диаспора

К началу восьмой итерации маткопамять содержала сотню триллионов копий умосемени. Большего не требовалось. Большинство копий, как и прежде, занимались гравировкой и детализацией окрестного ландшафта, но некоторые оставляли эту работу, не обращая более внимания на команды Формовки, и принимались выполнять короткие петли инструкций, которыми по примитивным сетям, разросшимся между семенами, запускались потоки координирующих импульсов. Такие петли назывались глашатайками. Вехами на пути импульсов служили высочайшие выстроенные в ходе первичной Формовки гребни и холмы. Импульсы можно было уподобить наконечникам стрел, перелетавших через эти гребни всего лишь в паре кодошагов от верхушек. Хотя Формовка осуществлялась в четырех измерениях, сети сохраняли трехмерную структуру. Маткопамяти оставалось вдохнуть в них жизнь, выпустив синхронизационные импульсы по ребрам сетей, точно квадриллионы машин между триллионами развязок десятитысячеуровневого монорельса.

Некоторые глашатайки испускали псевдослучайные сигнальные последовательности, другие - битовые потоки, служившие аналогами тактовых генераторов. Импульсы сновали по лабиринтам целевой конструкции, огибая места, где все еще достраивались сами сети, где почти каждая ячейка была связана со всеми остальными, и еще не настало время решений, какую сеть расплести, а какую сохранить. Почуяв участившийся инфотраффик, пробуждались ото дремы новые формовочные коды, чтобы демонтировать избыточные связки и оставить лишь те, по которым одновременно прибывали импульсы в числе, превышавшем некоторое критическое. Из всех бесчисленных альтернатив таким образом выбирались пути, которые могли действовать синхронно. Сплетаемые сети не были лишены тупиков, но, стоило туда уткнуться заметному количеству импульсов, как формовочные коды замечали это и конструировали обходные маршруты. И пускай первые потоки данных были абсолютно бессмысленны, их

было вполне достаточно, чтобы пробудить к жизни мыслемеха-низмы нижнего уровня. Любого сигнала сейчас хватило бы.

Существовали полисы, где от процедуры зачатия новых граждан вообще отказались, предпочтя ей прямую сборку из общего набора подсистем. Конисианский метод, однако, выгодно отличался квазибиологической устойчивостью — новое существо при этом сплеталось, образно говоря, без единого шва. Системы росли вместе, взаимодействовали в процессе формовки, устраняли возможные недоделки и сглаживали острые углы. При таком подходе устранялась необходимость подключать внешний умо-строитель, который бы методом тонкой настройки окончательно совмещал готовые компоненты, чтобы они не конфликтовали между собой.

Среди этой органической пластичности инфраструктурных полей, подчиненной нуждам компромисса, нашлось и место для нескольких стандартизированных подсистем, общих для каждого жителя полиса. По двум из них поступали входящие данные — одна служила гештальту, другая отвечала за линейное мышление: то были две основных модальности конисианцев, далекие потомки зрения и слуха. К двухсотой итерации орфаногенезиса сами эти каналы были уже вполне сформированы, но внутренние структуры, куда им следовало отправлять потоки данных, — сети классификации и осмысления, — еще не успевали развиться и наладить должное взаимодействие.

Сам полис Кониси находился на глубине двух сотен метров под сибирской тундрой, но оптоволоконные и спутниковые системы связи обеспечивали каналам входящих данных доступ на любой форум Коалиции Полисов, а также к зондам, что кружились на орбитах каждой планеты и луны Солнечной системы, автономникам, бороздившим леса и океаны Земли, и, наконец, десяти миллионам типов абстрактных сенсориум-пространств.

Основная проблема чувственного восприятия заключалась в том, как научиться обуздывать все это неслыханное разнообразие.

В сиротскую психобластулу был встроен полуоформленный навигатор, управлявший каналами ввода информации. Теперь он начал посылать по ним запросы. Первые несколько тысяч не получили никаких ответов, помимо монотонного потока кодов ошибок, потому что были некорректно оформлены или обращались к несуществующим источникам данных. Каждая психобластула от зарождения обладала склонностью к поиску в области полисных библиотек (будь это не так, на оформление личности ушли бы тысячелетия), и навигатор, потыкавшись немного там и сям, наконец набрел на верный адрес. Данные хлынули по каналам: гештальт-изображение льва, а с ним - линейное слово, каким означалось это животное.

Навигатор немедленно забросил тактику проб и ошибок, заменив ее припадочным повторением одного и того же запроса. Одно и то же изображение льва выдавалось ему снова и снова, пока эмбриональные системы поиска сенсорных различий, как бы ни были они примитивны, не запросили пощады. Навигатор понемногу переключился на новые эксперименты.