Дьявол во мне

– Безрезультатно. Похоже, он не был церковным служителем, по крайней мере, в нашем городе. Если только прихожанином. Но их всех ведь не запомнишь.

Мы на какое-то время замолчали. Мне кажется, нам было уютно в своих мыслях рядом друг с другом. Марк медленно, но уверенно становился для меня тем человеком, ради которого я мог бы пойти на многое. Не задумываясь броситься в огонь, воду или в объятия необъятного леденящего душу страха. Возможно, и смерти.

Марк становился для меня кем-то большим, чем просто знакомый с улицы. Он уже был хорошим и заботливым приятелем. Интересно, кем он видит меня в своей жизни?

– Может, сыграешь нам что-нибудь под настроение?

– Охотно, – ответил я, и мы оба встали из-за стола, потушив сигареты в пепельнице.

Я выбрал драматическую композицию, над которой великий Амадей работал до самой кончины. Я выбрал знаменитый «Реквием» Моцарта.

Играл от души, пальцы прекрасно знали мелодию, но я играл ее изнутри себя, и казалось, что если мои руки остановятся на середине композиции, она все равно продолжит звучать во мне.

Священники, два убийства, маньяк, которого из-за багровых полос крови на лице сравнили с дьяволом. Он возомнил себя быком… Возможно он…

Пальцы замерли, так и не закончив мелодию, и если бы в этой комнате был Моцарт, пусть даже прикованный к кровати и находящийся при смерти, он бы несомненно встал и доиграл свой «Реквием».

– Почему ты остановился? Домиан, у тебя отлично…

– Он маленький.

– Что? – посмотрел на меня Марк в полном недоумении.

– Убийца-бык. Он, возможно, невысокого роста, щуплый, худой. Болезненного вида.

Марк задумался.

– Ну да, судя по фотороботу и описанию той свидетельницы, он невысок и не имеет внушительных габаритов. Небольшая худощавая фигура. Ровный нос, черные глаза… правда, не факт, в полутьме разглядеть их было достаточно трудно. Цвета волос девушка не увидела из-за капюшона. Предположительно тонкие губы и густые брови, но это не точно.

– Этими убийствами он хочет показать миру, что он намного больше, чем есть на самом деле. Что он не один из толпы, не тот, кого никто и никогда не замечает, а тот, кого боится толпа. Тот, кто наводит страх на высоких и низких, на упитанных и худых. Я полагаю, у него внутренняя травма.

– Что за травма?

– Душевная. Его кто-то сломал в том месте, где ломать бы не стоило. Мне кажется, внутри себя он носит ежедневную ноющую боль и обиду на кого-то.

– Как все маньяки.

– Это лишь предположение.

– Оно логичное. Но думаю, ты можешь немного расслабиться, скоро его возьмут. Не в одной, так в другой церкви. Два убийства произошли подряд – этот факт играет против него. Если в ближайшее время он совершит третье, ему не миновать наказания.

– Хорошо.

Я действительно расслабился. Точнее, заставил себя расслабиться. Бренди во мне не плескалось, но, честно говоря, я был бы не прочь выпить.

Вновь положив руки на клавиши, я продолжил с того места, на котором оборвал мелодию. Но теперь уже играл не от души, а по памяти пальцев. Машинально.

– Как-то никак, – произнес Марк, разглядывая узор мелких трещинок, за давностью лет образовавшийся на лаке, которым было покрыто пианино.

– Что именно никак? – уточнил я.

– Вторая часть. Она отличается от первой.

Я бросил на него быстрый взгляд. Марк – непростой человек, это точно. И дело здесь не в музыкальном слухе, ведь формально звучание первой и второй частей было абсолютно идентичным. Неужели он сумел уловить неуловимые вибрации моего тела и того, что у меня внутри? Так странно, что он заметил… Я бы даже сказал, невероятно.

– Мне тоже так показалось, – кивнул я.

– Ты хорошо стучишь по клавишам, Домиан. Ты талантлив.

– Спасибо.

Я даже не усомнился в его искренности.

– Знаешь, Марк, – вдруг сказал я, закрывая крышку этого прекрасного инструмента, моего нового друга или, как говорил мой отец, – крышку гроба. – Мне кажется, священники должны знать убийцу.

* * *

Несколькими неделями ранее…

Человек невысокого роста в темном плаще с капюшоном подошел к конфессионалу в одной из церквей северного района города. Постоял секунду возле него и шагнул внутрь.

– Здравствуйте, святой отец.

– Здравствуйте.

– Я пришел на исповедь, и мне хотелось бы, чтобы мои слова остались в стенах конфессионала.

– Разумеется, так тому и быть, сын мой. Что терзает твою душу? Настолько, что стыдно об этом молвить при дневном свете и в присутствии того, кто может увидеть твое лицо.

– Я хочу убивать, отец. Я хочу наслаждаться этим миром, упиваться им. Я не могу больше страдать. Мои страдания не понять даже Христу.

– Господь наш жил среди людей, был человеком в той же мере, что и мы. Бывало, голодал, бывало, спал на камнях в пустыне. Пережил предательство самых близких ему учеников, а потом был зверски мучим и убит теми, чей грех он взял с собой на крест. Полагаю, он знает, что такое страдание.

– Выслушайте меня, отец, пожалуйста, не перебивая.

– Говори, сын мой.